Серьга Артемиды

Моросил дождь, на Моховой толпились машины, великое множество машин. Очередь на светофор тянулась далеко, за Манеж. И дождь!.. Тонечка посмотрела вверх – козырька над входом не было.

Что ж ей не везет-то вечно?..

Возвращаться обратно в тесное помещение и стоять рядом с охранником она не посчитала возможным. Идти навстречу к Герману – она не знала, в какую сторону. Звонить ему тоже показалось неудобным.

Ждала она довольно долго. С волос потихоньку стала капать вода.

Пропади оно все пропадом!..

Герман появился с совершенно неожиданной стороны – изнутри «Ботвинника». Открылась тяжелая дверь, и он втянул ее внутрь.

– Ты что? С ума сошла? Зачем ты там стоишь?!

– Здесь все занято, – злобно сказала Тонечка. – Мест нет.

Барышни за конторкой хором сказали, что они ошиблись и места есть.

– Принесите плед и чай, быстро, – распорядился Герман. – Ты бы хоть внутри стояла, а не снаружи!

– А ты как здесь оказался?

– Прошел через отель.

Тонечка посмотрела на него с уважением. Еще бы, большой человек, все ходы и выходы ему знакомы, и даже место в жутко модном кафе моментально находится, и не на среду в восемь утра, а прям сейчас!

– Вам у окошка или лучше вон там, где потише? – прощебетала дополнительная, четвертая девушка очень любезно.

– У окошка, – быстро сказала Тонечка.

– Тогда сюда, пожалуйста.

– Чай и плед, – напомнил Герман.

– Да, да, сейчас все будет, секундочку.

Тонечка пролезла в уголок дивана и уставилась в окно. За серой сеткой дождя кремлевские башни казались далекими и зыбкими. И Моховая, заполненная машинами, выглядела из этого окна словно парижский бульвар.

Официантка в синем форменном платье, наколке на волосах и кружевном передничке принесла чай в железном чайнике, стаканы в подстаканниках и тоненькие ломтики лимона на блюдечке.

– Считается, что здесь, как в СССР, – сказал Герман, разливая чай. – Кухня, сервировка. И шахматы! Кто хочет, может сразиться друг с другом.

– Ты хочешь со мной сразиться? – с подозрением спросила Тонечка. – Я знаю только, что конь ходит буквой «Г», а больше ничего не знаю.

– Мы с Говорухиным часто играли, – вдруг сказал Герман. – Он любил. Мы в шахматном клубе на Делегатской встречались и играли. Когда он выигрывал, говорил мне: «Не садись с приличными людьми играть, малолетка!»

– Ты хорошо его знал?

Он кивнул.

– С детства. Но, знаешь, у меня в голове довольно долго не складывалось, что «Место встречи изменить нельзя» и дядя Слава, который в кресле сидит, трубку курит и с отцом в шахматы играет, как-то связаны. Я сердился, когда он мне мешал смотреть, а он только и делал, что мешал! Он не любил свои фильмы, особенно старые. Я, кстати, тоже не смотрю никогда. Вслед за Говорухиным.

Тонечка подумала, что Герман наснимал уйму фильмов – как продюсер! – и должно быть пересматривать их невозможно не потому, что Говорухин никогда не пересматривал свои, а потому что на это придется потратить полжизни, чаю не выпить!

И, кажется, он догадался, о чем она думает.

– Я начинал как режиссер, – он усмехнулся и налил себе чаю. – Снял пять картин.

– Подожди, – удивилась Тонечка. – Режиссер Александр Герман? Я не слышала, а такого быть не может. Я знаю всех режиссеров. Ну, не всех, может, но почти!..

Он покачал головой.

– Снимать под своей фамилией я никогда бы не решился. Еще не хватает, в титрах А. Герман!.. Алексей Герман – великий режиссер. И сын неплох.

– Вот именно.

– Я снимал, как Александр Лацис.

– Да ты что? – поразилась Тонечка. – Лациса я зна-аю! Фильм про Кенигсберг отличный.

– Спасибо.

Они помолчали. Тонечка пила чай и посматривала на него. Она не знала, что сказать, и в конце концов сказала глупость:

– Почему Лацис?

– Фамилия деда.

– А… почему ты перестал снимать? – и не удержалась: – Тоже из-за Говорухина?

Герман улыбнулся:

– Отчасти да.

– Как?!

– Я снимал кино, и вроде неплохое. И вроде хвалили! За «Бронепоезд» в Каннах приз дали. Мне нравилась моя работа.

– Ну да, – согласилась Тонечка. – Ты снимал хорошее кино!

Он покачал головой.

– Я снимал неплохое кино, Тонечка. А между неплохим и хорошим кино гораздо большая разница, чем между хорошим и отличным. Цирковые говорят, научиться жонглировать двумя или тремя предметами может каждый. А шаг от трех к четырем – гигантский. Для того чтоб жонглировать четырьмя, нужен дар. А дальше уже неважно, хоть десять! И я понял, что четыре предмета для меня недостижимы.

– Как ты это понял?

– В гамаке на даче, – сказал Герман. – Я лежал в гамаке, смотрел в небо и думал, что Говорухиным никогда не стану, а помереть «неплохим режиссером» не хочу. И перестал снимать.

Тонечка немного подумала.

…А она какой сценарист? Неплохой или хороший? Сколькими предметами она жонглирует?.. Нужно расти и развиваться, а она? Растет? Развивается?