Сергеев и городок

— Он не у меня усрался, а у тебя — ты его наебала! Не плачь, Вовик... мамка твоя — проститутка! И вторая блядь растет... Шалашевки! Я вам еще устрою танец с саблями!!

Она начинала опасно гневаться, и Сергеев старался ее успокоить:

— Хорош, Петровна, не то ты мне все тут перебьешь...

Поколебавшись, тетя Люба смирялась:

— Ладно, ради тебя... Один ты человек.. Ну-ка, помоги мне.;.

Далее следовала долгая «депортация», трудная, как постановка в док подбитого линкора. А Сергееву предстояли еще два тяжелых разговора: один с унитазом, другой с женой, когда она вернется с работы.

И все-таки, несмотря на все издержки, они с Петровной продолжали приятельствовать. Однажды, во время очередных посиделок, на той стадии, когда тетя Люба, покончив с запчастями, принялась, как обычно, хулить советскую власть, Сергеев перебил ее неожиданным вопросом:

— Послушай, Петровна, за что ты так ее не любишь — советскую власть? Ругаешь ее, как напьешься, а ведь она тебя вырастила. Сама же рассказывала, что ты из детдома.

Петровна пресеклась, будто даже отрезвев, и внимательно посмотрела на Сергеева. Тот улыбался.

— Дай папиросу...

Она задумалась.

— Рассказать тебе? Ладно, расскажу. Ты болтать не станешь... а хоть и болтай, насрать, теперь не страшно, — она затянулась. — Во-первых, я не Любка.

Сергеев удивился:

— А кто же ты?

— Яблина.

— Кто?!

— Яблина. Ты не смейся, это имя такое, польское. Меня в детдоме переименовали.

— Зачем?

— Затем... Мой отец был шпион.

— Польский, что ли? — Сергеев опять не сдержал улыбки.

— Так они говорили... Но я тебе правду скажу: ни хрена он был не шпион!

— Не пойму я тебя: то шпион, то не шпион...

— Не верю я, понял? Мы тоже кое-что соображаем! Польша ведь наша страна — такие же коммунисты правят. На хрена ж нам друг у друга шпионить?

— Но ведь тогда Польша не была...

— Была — не была... — перебила Петровна. — Я постарше тебя, а ты этого не коснулся. Тогда план спускали, как у нас в автобусном, столько-то народу шлепнуть к такому-то числу. Вот его и шлепнули...

"Яблина" подавила всхлип и сжала кулак:

— А меня они, суки, спросили?! Может, я в семье хотела жить, а не в детдоме!

И все-таки она разрыдалась.

Плача и сморкаясь, Петровна не заметила, как вошла ее дочь.

— ...? — Маринка вопросительно посмотрела на Сергеева.

Он пожал плечами.

— Ну ладно, ма... Хватит тебе, пошли домой... - Маринка взяла Петровну за плечо.

Но тетю Любу было не унять — она обхватила дочь за широкий зад и, уткнувшись лицом ей в живот, продолжала реветь.

Безотцовщина

«В том году ниспослано было Провидением Божиим наказание — эпидемическая болезнь холера. По исчислению многих, эта болезнь в иных селениях поражала от девяти десятого, и не столько старых и слабых, сколько крепких и сильных. Так малая простуда или стакан выпитой холодной воды в жар, или босою ногою ступить на холодную росу, производили холеру...»

Пожелтевшие листки монастырской летописи покоились в витрине краеведческого музея. Витрина стояла у стены, Сергеев стоял у витрины... А в центре зала шумело собрание, не имевшее отношения к краеведению: разнополые, разновозрастные граждане, жужжа возбужденными голосами с жаром что-то учреждали. Они тревожили музейные своды восклицаниями типа: «Соберем всех мыслящих людей городка!..» или «Не отдадим культуру на попрание!..» Мыслящие граждане зарделись от энтузиазма; активисты наделяли остальных эмблемами какой-то новой партии. Некоторых из «тусовки» Сергеев узнавал в лицо; его тоже узнавали:

— Привет, Сергеев! Как хорошо, что ты с нами! Возьми эмблему...

— Нет, нет... спасибо... — он стал протискиваться к выходу. — Я здесь по другому делу...

Он вышел на улицу. Во дворе музея «припаркованы» были два ржавых велосипеда и один «Москвич». Затянувшись свежим осенним воздухом и чуть постояв, Сергеев не спеша двинулся вниз по аллейке, ведущей от монастыря. Древесную листву, пассируемую закатным солнцем, лениво пошевеливал ветерок — чтобы не пригорала. Россыпь городских домиков под холмом подернулась золотистой дымкой; многие, словно надев пенсне, поблескивали окнами. Общий покой нарушали только грачиные вопли: который уже день птицы хлопотали и суетились, готовясь в эмиграцию; собравшись большими стаями на деревьях, они истерически галдели и бомбили прохожих слизью своих тревожных опорожнений.

Навстречу Сергееву, разметая опавшую листву и пыхтя, торопливо поднимался молодой человек в коротковатом плащике. Это был Вадик Кочуев.

— Привет, Сергеев! — издалека поздоровался Вадик — Ты из музея? Наши собрались уже?

— Ваши? — Сергеев усмехнулся.

— Наши, наши... Уф! — Вадик, не останавливаясь, сунул ему руку и пробежал, обдав его запахом пота и одеколона.

— Поспеши! — крикнул Сергеев ему вслед. — Без тебя там кворум неполный...