Сергеев и городок

По уходе отца Михаила все, даже бабушки, примолкли и разбрелись по койкам. Отделение затихло в ожидании. Однако вестей из четвертой палаты все не поступало, и ожидание мало-помалу перешло в сон. Только Сергеев с приятелями не гасили света, сидели у себя, вяло шлепая картами, и прислушивались к шагам, доносившимся из коридора.

— Скорей бы уж...

Наконец дверь в палату приоткрылась, и в проеме показалась голова Надежды.

— Все! — сказала сестра, сдерживая волнение. — Пошли, ребята.

В дверях четвертой палаты они столкнулись с дежурным врачом, единственным ночью на всю больницу. Он уже констатировал летальный исход и возвращался назад, досыпать в ординаторскую первого отделения. Мертвая Нефедова лежала совершенно голая; тело ее выглядело на удивление молодым. Несколько женщин сидели в своих койках, оцепенев, словно ночные куры. Надежда принесла и разложила на полу старые брезентовые носилки. По ее команде мужчины за четыре угла взяли простыню, на которой лежала покойница, и подняли тело с кровати. В этот момент мертвая издала стон, похожий на звук «о».

— Ешь твою душу! — они от испуга чуть не выронили покойницу.

— Воздух выходит! — прошептала Надежда, но видно было, что и она струсила от неожиданности.

Нефедову все-таки переложили на носилки; на матрасе после нее осталось только мокрое пятно. Покойницу отнесли на веранду, которая таким образом сослужила службу, предсказанную Сергеевым. Носилки приятели поставили на два стула — от крыс повыше. Потом они перекурили и пошли получать обещанный спирт.

Могила

В то утро впервые по-настоящему приморозило. Земля стелилась сизая, небо туманилось сизое, а солнце горело неярко, как свечка в изголовье усопшего. Дорога на кладбище шла меж полей, взборожденных окаменевшей, неряшливо припудренной пахотой. Речка кривила черствые губы, и в черном рту ее блестел золотой зуб. И речные берега, и обочины дороги жестко щетинились мертвой травой; сухие кусты на кочках торчали неопрятно, напоминая старческие бородавки. Словом, сама природа в то утро сильно смахивала на покойницу, и только легкий парок над речкой показывал, что она притворяется.

Козлов, Твердое и Барабулькин не были профессиональными копцами-могилыциками. На это дело их отрядили с завода, пообещав, естественно, по отгулу. Добравшись до кладбища, они постучались в дверь маленького домика, выстроенного при въезде. На домике прибита была вывеска «Зал прощания», но копцы знали, что это никакой не зал, а всего лишь сторожка, где хранился инвентарь и грелся у печки кладбищенский смотритель Ильич.

Ильич внимательно оглядел мужиков — не ханыги ли — и выдал им две лопаты, лом и лестницу. Бородатый, как Сусанин, он повел их, уверенно вспушая снег, на край кладбища — туда, где еще не выросли деревья и где желтели молодые кресты-новобранцы.

Барабулькин, замыкавший отряд, задержался у чьей-то старой могилы.

— «Прохожий, остановись! Ты в гостях, а я дома», — вслух прочел он на покосившемся кресте. — Читал? — толкнул он Твердова.

— Угу... — ответил Твердов.

— Хорошо сказано!

Ильич привел их на место и проинструктировал, где и как им копать.

— Ничего, — ковырнул он лопатой землю, — еще не прихватило... Хотя все равно с глиной намаетесь. Так что отдохнуть ко мне милости просим... небось, захватили с собой — для сугреву?

За работу они взялись довольно резво, однако вскоре поняли, что смотритель был прав: кладбищенская глина оказалась тверда как камень и с трудом подчинялась даже лому. Провозившись с перекурами часа четыре, неопытные копцы действительно умаялись.

— Хорош! — объявил, наконец, Козлов. Пошли обедать.

Они побросали инструмент в недорытую яму и побрели по собственным следам назад в «Зал прощания». Козлов с Твердовым дорогой толковали о каких-то делах, а любопытный Барабулькин озирался. Могильные холмики были покрыты свежим снегом, и казалось, что это и есть сами покойники, лежащие под общим белым одеялом. Вороны, обычный гарнизон любого российского кладбища, сидели на безлистых деревьях и молча без интереса наблюдали за мужиками: они понимали, что поживы от могильщиков не будет.

В "Зале прощания" было жарко натоплено, К Ильичу из городка пришли две собаки и лежали у печки, воняя псиной. Увидев мужиков, смотритель обрадовался.

— Молодцы, робяты! -- похвалил он. — Полдня уже, а они тверезые... Давеча одни копали — так все к обеду и полегли в могиле.

Козлову, как старшему в их бригаде, на заводе выделили со склада ЛВЖ литр технического спирта; кроме того, каждый из копцов принес из дома по увесистому «тормозку» со снедью. Обед получился обильный — угощали не только Ильича, но и собак. Спирт, как ему и положено, ударил в головы не сразу, а с запозданием, исподтишка, так что к концу трапезы «тверезых» среди них уже не было. Старик Ильич, захмелев, развеселился и молол всякую чушь.

— Я, — болтал он, — тута, как Ильич в мавзолее... мумия! Меня смерть не берет, как я есть ее прислужник