Сергеев и городок

Наши друзья шли на собственное, давно ими облюбованное укромное место. Распитие грелки требовало сосредоточенности и не терпело посторонних глаз. Все разновидности заводского пойла чрезвычайно трудно усваивались организмом и только при помощи специального набора приемов, выработанного годами тренировки. Молодежь с третьим-четвертым разрядами просто раз за разом блевала, повторяя «заходы», прежде чем «приживется» очередная порция. «Старики» же, выучась искусно управлять своими внутренностями, могли даже обходиться почти без закуски, пользуясь разве что березовым побегом или сорванным здесь же в роще листиком щавеля. Пили Попов с Савельевым из «дежурного» стакана, который с собой не уносили, а оставляли в роще, вешая вверх дном на древесный сучок. Зимой и летом стакан неизменно встречал товарищей на привычном месте, вызывая у них приятное ощущение устойчивости бытия. В часы неторопливых попоек лишь этот рыжий стакан, давно утративший былую прозрачность, составлял им испытанное общество. А на полянах гомонили шумные компании: заводчане приходили в рощу порой целыми бригадами и оскверняли вечер производственными разборками, переходившими иногда в рукопашную. Часто и наших друзей зазывали на лихие сборища, но они отказывались: им уже милей были покой и тихая беседа. О чем? О жизни: о бабах, о детях, о старости и о многом таком, что можно доверить только рыжему стакану… Они разговаривали так тихо, что, наткнувшись в сумерках, их можно было принять за два шелестящих дерева, и однажды, собственно, так и случилось…

Шла как-то вечерней рощей собирательница Любка (по фамилии то ли Лапутина, толи Лазутина). В одной руке несла Любка авоську, а в другой — палку. Палкой она, что-то ища, шерудила в траве, а найденное складывала в авоську. Искала она, конечно, не грибы, не ягоды, а пустые бутылки — это и был ее промысел. Шла Любка, тыкая своей палкой, как слепая, и надвигалась прямо на Попова с Савельевым, которые, замолчав, с любопытством за ней наблюдали. Вдруг вместо дерева палка стукнула по мужской ноге.

— Ай! — вскрикнула Любка, отпрянув.

— Чего орешь? — строго спросил Попов.

— Очинно испугалась… — баба смущенно улыбнулась, показав немногочисленные зубы.

— Не бось, не укусим.

Любка уже оправилась. Чуток постояв, она сказала:

— Здрасьтё…

— Здорово, здорово.

Она еще помолчала, затем поинтересовалась:

— Мужчины, у вас «пушнины» нету?

— Чего?.. Нету. Видишь, из грелки пьем.

Но баба не уходила, а продолжала застенчиво переминаться. Наконец она отважилась:

— Ребята, а я вас знаю…

— Ну и что? — равнодушно отозвался Попов.

— Любка я… И жену твою знаю…

— Ну и хуй с тобой.

Она боролась с застенчивостью:

— Вы мне это… двадцать капель не плеснете?

Друзья переглянулись:

— Из нашего стакана? Иди ты…

— Зачем из вашего, — заторопилась Любка, — у меня свой есть.

Они переглянулись опять.

— Ну что, плеснем ей? — предложил Савельев.

— Ладно, давай… — согласился Попов. — Только, ты слышь, у нас заводской, — предупредил он бабу.

— А мне ништяк! — просияла она. — Спасибо, мальчики!

В другой раз они бы ее отшили, но тут дали слабину: видно, были уже «втертые», Любке налили, потом еще, и завели с ней снисходительный разговор.

— И как же дошла ты до такой жизни? — спросил ее Савельев.

— До какой? — не поняла Любка.

— До такой… Бутылки собираешь… и зубов вон у тебя не осталось.

Она заморгала глазами, хрюкнула носом, да и заплакала:

— Ы-ы-ы… Много я горя видела…

— Какого еще горя? Небось, все по этому делу… — Попов, усмехнувшись, щелкнул себя по горлу.

— Ох, не знаете вы жисть мою… ы-ы… — скулила она, размазывая слезы.

Друзья выпили еще по полстакана, отдышались, помолчали. А баба все не унималась.

— Экая слезливая попалась… — Попов задумчиво посмотрел на Любку. — Что с ней делать?.. Слышь, Савельев, вроде не старая еще… Может, отдерем — что ей, за так наливали?

При слове «отдерем» Любка перешла на вой и в страхе поползла прочь.

— Эй, дура, ты куда? — удивились они.

— Чего я вам сделала? — заголосила баба. — Я вам что, не даю? Ебите, если хотите, а драть-то зачем?

— Э-э, да ты и правда дура! — засмеялись мужики. — Мы ж про то и говорим! Ползи обратно…

Алкоголь и потемки — лучшие гримеры: что-то они такое сделали с собирательницей бутылок, что даже Попов с Савельевым соблазнились на грех. Разложив безотказную Любку, они ласкали ее одновременно и каждый по-своему. В то время пока практичный Попов, задрав несвежий подол, направился прямиком в ее грешные недра, Савельев — кто б мог представить — целовал ее в беззубые уста!

Долго ли, коротко совершалась их оргия, но наконец угасла. Как угас и день — роща погрузилась во мрак. Попов, пошатнувшись, встал с лесной подстилки, помочился и бережно спрятал свое «хозяйство». Сделав дело, он склонился, вглядываясь в лежащие тела… Савельев с Любкой спали, обнявшись, будто юная пара, утомленная любовью где-нибудь на цветочном лугу. Попов хотел разбудить друга, но передумал; усмехнувшись, он отнял руку и выпрямился. Он постоял в задумчивости, потом вздохнул и побрел один, ощупью находя в темноте дорогу.