Сергеев Виктор. Луна за облаком

— Не могу я, братцы, с вами,— начал глухим голосом Чепезу­бов. — Не потому, что продал кого или с трусил. Не водится за мной этого. А стал я нервным больным. Вот видите... волосы даже седые. Это я с монтажной площадки сорвался. Думал — каюк. Я теперь чу дело не могу пойти. Вдруг припадок и кореша из-за меня очень даже непросто застукают. Да и зрение ослабло. Мне, чтобы кого pa.ii.4ii дгть, нос к носу надо... Я даже знакомого очень даже запросю ограб­лю. Последний раз... Снял часики у жены моего же бригадира. И потому добровольно и в милицию причапал, как узнал про это. .

— Складно у тебя,— проворчал вожак.

— А правда, она всегда складная.

— Смотри!

Приподнялся со скамейки, схватил скальпель и вонзил его в та­буретку.

Кто-то сказал:

— Пусть болтает дальше.

Чепезубов, косясь на скальпель, тяжело вздохнул:

— Отпустили бы... У меня жена... Не виновен я перед вами.

Вожак ответил быстро и зло. оглядывая воров:

— Если пес ползет к тебе на брюхе, он уже виновен!

Неожиданно для Чепезубова вожаку возразил мордастый широ­коплечий парень:

— Не всегда. Бывает, что он ползет потому, что видит: хозяин ие в духе.

Чепезубов на миг закрыл глаза, не понимая, надо или не надо радоваться этой поддержке. Кто их разберет, чего они хотят. Не на­чалась бы поножовщина... Тогда ему первому и врежут.

Кодла зашумела, задвигалась:

— Темнит он, сволочь!

— Перышком его... и весь разговор!

— Сначала выслушай, а потом ...

Вожак-карым поднял руки:

— Ша! Тихо! Без булды!—И к мордастому парню:—Ты, Сотка, Проверял Чепезубова?

Тот поднялся, шум постепенно стих.

— Чепезубов проходил по одному делу с Басейкой и Колей Ир­кутским. Они подтвердили, что Чепезубов взял бока¹ у дамочки... ну ВТо самое... у жены своего гражданина начальника. Свидетели по де­лу говорили, что у Чепезубова ссора была с боигадиром и тогда он чуть не разбился. Висел на тросе над улицей. Это тоже подтверж­дается. А о его болезни они ничего не знают.

— Почему он к ментам поперся?

— Про то он сам скажет.

— Давай как на духу!

— Снюхался с сыскарями? Отвечай! Отвечай!

Это шумел самый страшный уголовник Курбан-паши. В моло­дости ходил он за кордон с басмачами, там соблазнил жену главаря. В наказание ему обезобразили лицо — отрезали нос. От басмачей он сбежал, но грабежи не бросил. Теперь, оскалившись, орал на Чепе­зубова и грязная тряпка, закрывавшая рубцы и рваные ноздри, то­порщилась и подскакивала.

— Ну что мне... что оставалось?— промямлил Чепезубов, чувствуя, что кодла ему не верит. — Меня уже засекли... Чтобы сба­вить срок, я решился... Думаю... И я пришел... Думаю, надо «завя­зать».

— Подлюга!

— Слягавил!

— Больной я человек, братцы! Уркаганы!—завопил Ленчик.

Сотка повернулся к толпе, дурашливо пропел:

Ах, через речку да через Волгу Да скоро мост построится!

Да разрешите, уркаганы,

С вами познакомиться!

Кто-то подсвистнул, кто-то засмеялся. Мордастый Сотка хотел сбить ожесточение у кодлы, и это ему удалось. Раздались голоса, что пора кончать, что надоело...

Чепезубову велено было паровоз бросить и перейти в барак Платных. «Мы тебя поближе посмотрим,— сказал вожак.— Убедимся, что ты сильно психованный и слеподыр, тогда отпустим. А если сля- гавил, смотри!»—и, выдернув из табуретки скальпель, подбросил его на ладони и добавил: «Был у нас один Курбан-паши, будет двое Курбан-пашей».

В жизни Ленчика Чепезубова все спуталось. Куда пойдешь? Ко­му и что скажешь? То, что есть нынче, то, что будет завтра, —все это пустота, сутолочь бессмысленная. Лежи —вылеживай на нарах, по­ка лицо не начнет желтеть. Ничего нет за душой. Впереди — мрак, темень... А позади остались несколько страшных и тяжелых для не­го минут. И то, что вынес он своим еще не окрепшим духом из этого испытания,— все это вошло, влилось в него и осталось с ним: и се­дые еолосы, и морщины, и затаившийся страх в зрачках, и обида на кодлу, и упрямые складки в уголках рта:«А если все же ослушаюсь?»

В колонии зрело глухое недовольство блатными. Бессловесные, тихие, жалкие трагедии ручейками стекались отовсюду, со всех ба­раков, в одно русло... У кого сапоги заменили опорками, у кого пере ­дачу отобрали, у кого деньги увели... «Не работают сволочи, а живут припеваючи»... «Мы на воле так не поживем, как они тут»... «А не дашь—нож суют, накалывают»...

Зэкам табачные выдавали. Ну, что за деньги! Мелочь. И то—раз в месяц. Так блатные на выходе от касс встали и каждого обобрали. Полторы тысячи народу прошло и полторы тысячи раз повторялось:

— Эй, земляк! Плати Шурику на карцер!

Один буркнул: «Знаем мы этих Шуриков!» С бритвой к нему подскочили, едва ноги унес.

А получилось так. Табачные платили в трех кассах, тремя пото­ками. По спискам бригадным, без сдачи. Быстро. Расписывайся и уходи. И запускали в три двери, а выход один—на кухонный двор, а там стена канцелярии, забор с вышкой сторожевой и Шурики эти самые...

Только к вечеру колония узнала, что она ограблена. Ограблена нахально, с вызовом.

Утром Костька-нарядчик собрал бригадиров и заявил: