Сергеев Виктор. Луна за облаком

Вот увезли в лабораторию и второй кубик. Снова удача: проект­ная прочность есть! Трубину даже стало как-то беспокойно, тревож­но. Уж очень все просто и легко получалось.

— Будем ставить фундаменты,— сказал он Бабию. — В одном места с прогревом плиты, в другом — без прогрева. Посмотрим.

— Как бы худого чего не вышло, Григорий Алексеич,— засомне­вался бригадир.

— Я уверен, что получится.

— Может, и так. А вот только фундамент могут не принять. За­казчик скажет, что не по инструкции...

— Не скажет. Прочность сцепления бетона без прогрева плиты возрастет. Чего еще надо заказчику?

— Так-то оно так...

В цехе холод, как и на улице. На плите ростверка — минус двад­цать семь.

Пришли Шайдарон с Каширихиным.

— Два фундамента поставили, Озен Очирович,— говорил Тру­бин. — Один бетонировали при минусовой температуре.

— Что же, посмотрим. Многое зависит от точности инженерных расчетов.

— Точность во всем соблюдена.

Клубы морозного воздуха смешивались с папиросным дымом. На серые глыбы бетона кое-где надуло снега. Вот эти глыбы и долж­ны дать ответ...

— До какой температуры прогревали плиту?— спросил Шайда­рон.

— До плюс десяти.

— Вот эта с прогревом?

— Да.

— А эта, стало быть, без прогрева? Ну, матушка, выручай!

Возле нее — темной лошадки — стояли Бабий, Быховский, Г ру­ша, Колька Вылков, Райка.

— Где домкрат? Начинай!

Трубину казалось, что глыба, поставленная с подогревом, круп­нее, хотя этого не могло быть. И форма ее... Она, как моллюск, при­росла к плите множеством невидимых присосков. А у той, что без подогрева, ледяная подушка. Хрустнет, как стеклышко. Он, не от­рываясь, глядел пристально на низ глыбы. Между плитой и глыбой из тумана выползла тонкая, как игла, щель. Трубин закрыл глаза, открыл — щель исчезла. Унял дрожь в руках. Опять щель... Нет, лучше не смотреть.

Колька Вылков не видел щели. Глядя на равнодушную холод­ную глыбу, распластавшуюся на плите, он вспоминал, как дежурил вечерами у рубильника, как от мороза коченели ноги, они бегали с Райкой по пустому цеху, чтобы согреться. Если бы не Райка, он не выдержал бы. Иногда так и подмывало бросить все и уйти. Забыть эти термометры, штольни. Надоело возиться с тряпками, с паклей. Но Райка и слушать не хотела. Сверяла по бумажке, как выполня­лись требования Трубина, записывала температуру и время. «Все должно быть точно, никаких отклонений»,— повторяла она.

Те кубики в штольнях здорово себя показали. И Колька почув­ствовал, будто он стал каким-то другим. Он ходил по участкам, раз­говаривал со знакомыми и все ждал, что вот кто-то из них заметит, что Колька стал другим и скажет ему про это. Но почему-то никто ничего не говорил. И было немного досадно. Но все равно... он уже не помнил о холодных, обжигающих лицо ветрах, о том, что хотел сбежать с дежурства.

В сознании осталось одно: он тоже тут не поспедняя спица в ко­леснице.

Так уж вышло, что Колькино сердце сегодня отдано все без ос­татка этой глыбе-каракатице, которая легла на непрогретое тело пли­ты ростверка. И если все пойдет прахом, если сцепление бетона сла­бое, то Колька не знает, что сделает...

— Включай!—послышалась команда.

И еще гуще повалили облака морозного воздуха с папиросным дымом. Люди все разом заговорили — кто о чем, не поймешь.

Райка переживала, как и все в бригаде. Но у нее было еще одно желание, помимо того общего желания, которым жили все здесь соб­равшиеся. Это было ее личное... И оно как-то оттесняло все осталь­ное. Ей очень хотелось, чтобы в эти минуты ее видел отчим, тот са­мый, который пожег ее паспорт и срубил черемуху. Пускай бы пос­мотрел на нее. И мать бы пускай посмотрела. «Вот, маманя, какая ва­ша Райка! Эх, маманя, маманя! Какую вы жизнь ведете? Разве можно?»

Мощный насос нагнетал масло:

— Ту-ту! Ж-ж-ж!.. Ту-ту...

Манометры показывали давление. Поршни, как быки, уперлись в стены глыб. Дрожали и качались стрелки манометров: 20 тонн... 30... 40 тонн...

Глыбы держались, вцепившись в тело плиты.

— Я больше не могу смотреть, Озен Очирович,— сказал Трубин.

— Это у вас рефлекс. Знаете, если сесть напротив оркестра и отку­сывать лимон, то оркестранты не смогут продолжать концерт.

С серого неба слетали снежинки. Одна, другая... Райка пыталась представить себе, какое было бы лицо у отчима, если бы он ее сей­час увидел. Но рядом толкался и сопел Колька и мешал ей.

Стрелки манометров клонились, слегка подрагивая. Им, навер­ное, было тяжело, стрелкам...

— Шестьдесят тонн,— сказал Бабий. В голосе его прозвучала рвущаяся наружу радость. Правда, слабая, очень неуверенная, но все же... В цехе стало веселее.

— До проектной мощности двадцать пять тонн,—объявил Тру­бин. Он был уже спокоен за ту глыбу, что держалась за непрогретое тело плиты. Если бы даже отдельными очагами существовала ледя­ная корка, глыба не выдержала бы напора поршня и сошла с плиты.А теперь не сойдет. Никакого льда нет! Ему это было совершенно ясно.

— Похоже, что опять успех,— произнес Каширихин. — Везет тебе, Трубин, определенно везет.

Мерное гудение наполняло все вокруг. Стрелки упрямо продви­гались: 65 тонн... 70... 75... 80... 85 тонн.