Сергеев Виктор. Луна за облаком

Софья проснулась, как всегда, после крепкого сна и сразу по­чувствовала, что ей жарко и душно, подушка лежала неловко. Она попыталась заснуть, но вдруг вспомнила, что ей снилась дочь. Впер­вые дочь пришла к ней во сне. Она лихорадочно пыталась восстано­вить в памяти облик своего ребенка, но, увы. это ей никак не удава­лось. Она твердо знала, что видела во сне ребенка, но при каких об­стоятельствах, в каком виде — не помнила.

Сколько-то времени она лежала с закрытыми глазами, пыталась уснуть. Ей казалось, что прошла вечность.

...Кто-то поднял ее, тонкую и легкую, и опустил посреди цветков клевера. «Понюхай, как пахнет медом»,— проговорил тот самый под­выпивший мужчина. Софье стало смешно: «Опять упадет кирпич». Она понюхала и ничего не ощутила. Клевер не имел запаха. «Хочешь увидеть своего ребенка?» Софья попыталась сказать: «Да, да. ско­рее!»—«Во-он там, поезжай на станцию»,— посоветовал он. Появились вагоны, близко пыхтел паровоз, а вдоль поезда бегали босоногие мальчишки и меняли у пассажиров спичечные коробки. Зачем им спичечные коробки?— подумала она. — У меня нет спичек, а раз нет — они не скажут, где мой ребенок. Ах, почему мне никто не ска­зал, чтобы я захватила из дома побольше спичечных коробков?»

Она проснулась, перебрала в памяти все то, что увидала, и пожа­лела, что сон оборвался. Постель уже не казалась ей жесткой и по­душка не мешала. Хотелось пить. Но Софья не решилась вставать— боялась, что разгонит сон. Лучше потерпеть и поскорее уснуть снова.

...Она не понимала, куда забрела. Под ногами хрустела и пузыри­лась земля. Где-то тут вода. Вода! Как сильно хочется пить. Только пить! Ничего не надо... Еще немного пройти. Ну вот. ну вот. Вода-а-а! Софья опростала весь ковш и, пока глотала, не ощущала, что пила воду. Вода не имела никакого вкуса, и она не была ни холодной и ни теплой.

И снова станция и вагоны. «Почему же я опять без спичек?—с мучительной болью подумала она. — Ведь знала же». Но мальчишек уже не было и она вошла в вагон. «Надо ехать, ехать домой. Меня ждут Григорий, мать. Я так скучаю без них! Ах. зачем я от них уеха­ла так далеко? Вот и девочка. Уж не моя ли дочь? Не-ет, это уже школьница, моя же крошечная, еще не ходит. Девочка, ты куда едешь?»—«Мы с мамой в город к бабушке».—«Ты рада?»—«А мы не к бабушке едем. Вы никому в вагоне не рассказывайте. У меня серд­це больное — западает клапан, и мама везет меня к доктору. Но вы молчите об этом. Пусть все думают, что я еду к бабушке». — «Поче­му же ты, девочка, скрываешь свою болезнь, разве тебя за нее осуж­дают?»— «А я не хочу, чтобы меня все жалели». — «Но ты хочешь, чтобы я тебя пожалела?»— «Вы, тетя, красивая». — «Дай я на тебя погляжу и запомню. У тебя, девочка, косички, похожие на хвостики у репы, а глаза — черные пуговки, такие же, как у Буратино. На те­бе короткое платьице и теплые чулки. Я тебя запомню». — «Я, на­верное, умру, тетя. Очень больное сердце». — «Тебе еще долго жить». — «Я бы умерла спокойно, если бы вы, тетя, повели меня с собой». — «Куда с собой?» Ничего не слышно, не разобрать. Гудели паровозы, лязгали буфера.

Софья лежала, смотрела в темноту и думала о том, что теперь всю ночь до утра будут ей сниться вагоны, поезда, все долгие часы до рассвета будут терзать те старые переживания, которые она ис­пытывала, возвращаясь домой. «А девочка? Откуда она взялась? Вот странно. Никогда в жизни не встречала такой. Почему-то присни­лась». Ей стало тревожно и тоскливо. До боли в голове было жалко ту девочку.

Днем она боялась переходить дорогу. В се ожидала, что налетит на нее автомобиль. И верно... Сделав несколько шагов по дороге, она уже слышала шум мотора или шорох шин и так сильно вздрагива­ла, что ее всю передергивало с головы до ног и она какое-то время ничего не соображала, не понимая, то ли ей надо стоять, то ли надо бежать.

Софья вздрагивала уже при виде любой машины, если стояла на обочине дороги. Она так их боялась, что стала переходить на дру­гую сторону улицы лишь тогда, когда проезжая часть дороги была совершенно пустой.

И все равно автомобили преследовали ее, пугая всякий раз, стоило ей подойти к мостовой для перехода. Черные, белые, коричне­вые, голубые капоты и кузовы одинаково устрашающе неслись на нее, визжа тормозами и обдавая едкими парами бензина и выхлоп­ных газов. Она их ненавидела, а они притягивали ее к себе...

Глава двадцать вторая

По разному человек испытывает ра­дость. И каждая радость неповто­рима и проявляется по своему.

Так было и у Трубина.

Он ехал на машине и лишь приблизительно, отдаленно сознавал, что ехал. Он вдруг забыл, как звать шофера — не то Васей, не то Шурой, он не обращал внимания ни на то, что впереди его, ни на то, что по сторонам. Мысли его унеслись далеко-далеко, и ему все нра­вилось, решительно все: и машина, на которой он ехал, и шофер, и мысли, занимавшие его теперь. Даже нравилась плюшевая обезьян­ка, болтавшаяся перед ветровым стеклом.