Сергей Бондарчук. Его война и мир

А он в свободное время любил этюды писать, художник он был довольно-таки приличный. Но, как назло, они забыли этюдник, и Ира всё названивала в Москву, чтоб скорей прислали этюдник, в надежде, что, может это как-то его успокоит. Я тогда уехал раньше – торопился на съёмки своей картины. Из Италии он мне лекарство привёз, мы же оба язвенники. Я забежал к ним за лекарством, он сидит у телевизора. Все каналы показывали репортажи про очередной визит Ельцина куда-то за рубеж. И мы, сообразно с настроением Сергея, стали этот визит комментировать. Увлеклись, посоревновались в остроумии, а поговорить друг с другом не успели. И это была наша последняя встреча…

А жизнь всё равно расставила всех по своим местам. Сергея Бондарчука хоронила вся Москва, и фильмы его до сих пор живы и идут по всему миру.

Андрей Кончаловский, народный артист России

Поставил фильмы в России: «Первый учитель», «История Аси Клячиной, которая любила да не вышла замуж», «Дворянское гнездо», «Дядя Ваня», «Романс о влюблённых», «Сибириада», «Курочка Ряба», «Дом дураков», «Глянец». В США: «Возлюбленные Марии», «Поезд-беглец», «Дуэт для солистки», «Гомер и Эдди», «Танго и Кэш», «Ближний круг», «Одиссея».

Всегда смотрел на него с обожанием

В 1961 году я, студент режиссёрского факультета ВГИКа, снимался у режиссёра Григория Рошаля в картине «Суд сумасшедших». Правда, мы с моим другом Васей Ливановым называли её «Суп сумасшедших». Я в этом «супе варил» небольшую роль американского журналиста, Ливанов – главную роль, а героиню фильма играла Ирочка Скобцева. Мы с Васей были в неё влюблены – в такую красавицу нельзя не влюбиться. Съёмки проходили в Риге, и к Ирочке приехал Сёрежа Бондарчук вместе с кинодраматургом Васей Соловьёвым. Вот там мы с ним и познакомились. Офицеры Краснознаменного Балтийского флота устроили на военном корабле приём в честь кинематографистов, и там Бондарчук объявил: «Мы начинаем сценарий „Войны и мира“, Фурцева подписала приказ». Тут все разом заговорили: свершилось огромное событие, Сергею Фёдоровичу предстоит великое дело, начали за это выпивать, Бондарчука поздравлять… И все обращались к нему по имени-отчеству, а я по своей наглости называл его Серёжа, очень приятно мне было так его называть. Сейчас, когда малознакомые люди говорят мне «Андрон», я иногда раздражаюсь, а его тогда моё амикошонство совсем не возмущало.

Он очень трогательно относился к своей жене. Вообще к женщинам Серёжа относился на редкость целомудренно. Он никогда не ругался матом, не любил сальных анекдотов. В этом смысле он был человек неожиданный: мужская компания почти не обходится без грубости и бравады, он же в разговорах о женщинах никогда не позволял себе никакой скабрезности. На Ирочку смотрел, как Отелло на Дездемону, то есть, как на небесного ангела… Да она и была небесная…

У него были удивительные, женственные руки. Очень красивые. Для меня он – родной человек. Конечно же, его не хватает, родных людей всегда не хватает. Он – часть моей жизни. А прошедшую часть жизни ничем не восполнить…

Помню одно лето в начале шестидесятых: мы с Андреем Тарковским начали писать сценарий «Андрей Рублёв». Бродили по старинной Москве – так лучше думалось… Однажды встретили Бондарчука. Я затащил его к себе слушать музыку. У меня были пластинки, которых он никогда не слышал. Мы тогда приехали ко мне компанией: Серёжа, Гена Шпаликов, Женя Урбанский. Сначала я поставил для Серёжи пластинку с записью Первого фортепьянного концерта Славы Овчинникова. Он творчество Славы ещё основательно не знал, а мы с Тарковским уже знали этого гения прекрасно, ведь им уже была написана музыка к «Иванову детству». Вообще, тогда это было нечто невероятное: Овчинников – студент консерватории, а уже выпущена пластинка его классических сочинений. Так что впервые музыку будущего композитора «Войны и мира» Бондарчук услышал у меня. Ещё в тот вечер мы слушали чудесные записи Эдит Пиаф. И ещё была редчайшая пластинка: Большая Ектенья «Молимся за державу Российскую» в исполнении Шаляпина. У нас в стране её найти было невозможно, ведь Шаляпин за Россию пел Молитву, тогда это звучало как революция, с ума можно было сойти!