Сергей Бондарчук. Его война и мир

И тут-то я здорово сдрейфил. Одно дело – парить в мечтах о роли, другое – когда тебе говорят: «Мечтал? Хотел? Вот, пожалуйста, работай». Честно скажу, в душе возник какой-то предательский боязливый холодок: смогу ли я воплотить на экране этот сложнейший образ? Ведь он, может быть, даже сложнее, чем образ Безухова. О характере, о личности Пьера говорят его поступки, их много в романе. У Андрея же поступков мало, описание его внутреннего мира довольно скупо и разбросано по всему роману небольшими авторскими описаниями, каких-то ярких деталей в поведении Андрея, из которых можно было бы почерпнуть что-то особенное в его характере, чтобы слепить этот характер, почти нет. Ведь что пишет Толстой об Андрее на первых страницах романа: «…князь Андрей… имел две репутации. Одна, меньшая часть признавала князя Андрея чем-то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; с этими людьми князь Андрей был прост и приятен; другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком, но и с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись». И как мне, павлопосадскому парню из рабочей семьи, выросшему среди рабочей молодежи, сыграть такого князя? Человека из высшего дворянского общества? Сложно всё это. Нужно было что-то в себе ломать, работать над собой, готовить себя к такой роли. Я знал, что Сергей уже прочёл множество исторической литературы, он уже, можно сказать, жил в том времени, проникся мыслями и чувствами толстовских героев. И я отправился в библиотеку имени Ленина. Выписали мне пропуск, отнеслись очень приветливо, все имеющиеся в хранилище издания начала ХIХ века подобрали. (Всё-таки наши библиотекари – поразительное сословие, настоящие подвижники культуры.) Читал я эти интереснейшие материалы и старался понять, чем жила «золотая молодежь» того времени, о чём они думали, чем интересовались, что на них влияло. Сидел дни напролёт в Ленинке и пытался обрести в себе пусть пока малые черты характера моего героя.

Вячеслав Тихонов в роли Андрея Болконского

Алёна и Федя Бондарчуки родились на «Войне и мире»

Мы с Сергеем Фёдоровичем, размышляя о складе личности Андрея, основывались на романе. Но думали, каким Андрей предстанет применительно уже ко мне, с моей внешностью, с моей человеческой органикой. Однажды он мне сказал:

– Господи! Какие у тебя рабочие руки! Не руки, а прямо лопаты. А у Толстого написано: «Маленькие белые ручки».

– Серёжа, ну, руки я себе не обкромсаю. Что же делать-то?

– Ладно. Что-нибудь придумаем.

И часто я снимался в белых перчатках.

Андрей Болконский происходил из известной на всю Россию аристократической семьи. Генерал-аншеф Николай Андреевич Болконский, горячо убеждённый, «…что Бонапарте… ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потёмкиных и Суворовых противопоставить ему…» – потрясающий толстовский образ! По-моему, это счастливое режиссёрское наитие – пригласить на роль старого Болконского патриарха МХАТа, выдающегося русского артиста Анатолия Петровича Кторова. Отношения Бондарчука и Кторова на съёмочной площадке были наполнены высоким творческим духом, как бывает между двумя талантливыми единомышленниками. Вообще Анатолий Петрович человек замечательный, лёгкий в общении, открытая душа, ко мне был добр и внимателен, рядом с ним в кадре я чувствовал себя свободно. Отношения отца и сына Болконских были сложные, но ремарки, которые мы с Сергеем Фёдоровичем черпали из романа, требовали отобразить в характере Андрея черты, унаследованные от отца, сыграть истинного сына Николая Болконского, такого же требовательного и жёсткого порой человека. Я очень волновался, как мы сыграем сцену прощания перед отъездом Андрея в Австрию, в действующую армию. Началась репетиция, и как только Анатолий Петрович гордо вскинул голову, взглянул на меня и произнёс: «Николая Андреевича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет», – а потом, когда уже заработала камера, я увидел в его глазах слёзы и склонился к его плечу… да! Этот, полный драматизма и высоких чувств эпизод, безусловно, исключительно кторовский эпизод в картине. А для меня работа в паре с таким мастером стала и творческой школой, и счастьем.