Сергей Бондарчук. Его война и мир

На съёмках нескольких эпизодов в Москве всё складывалось довольно успешно: снимали натуру, меньше зависели от света, и плёнка не подводила. Потом стали готовиться к Бородинскому сражению. Сергей Фёдорович хотел снимать на Бородинском поле, но это было невозможно: во-первых, там повсюду памятники, во-вторых – охранная зона водоканала, располагать войска не разрешили. Нам предложили посмотреть места под Дорогобужем. Это старинный русский город в Смоленской области, 300 километров от Москвы.

Нам приглянулось небольшое по площади, но очень выразительное строгое пространство, на котором войска должны выглядеть довольно эффектно. Перед нами расстилались два склона, и, как написано у Толстого: «Наполеону мешало солнце», – так и здесь французскую армию можно было расположить на западном склоне, и восходящее солнце светило бы ей в глаза. Здесь и решили снимать основные сцены Бородина

Вообще-то, Бородинское сражение – самая грандиозная картина во всей киноэпопее. В съёмках участвовало почти 12 тысяч солдат, плюс конница. Подготовка велась под руководством боевых генералов и крупных военных историков. Размещение и действия войск осуществлялись в соответствии с подлинными картами сражения.

На съёмках объекта «Батарея Раевского» мы отлично сработались с молодыми художниками Саидом Меняльщиковым и Семёном Валюшком, понимали друг друга с полуслова. Всё-таки молодость играла свою роль – придумывалось легко и смело. Позволю себе привести несколько дорогих для меня строк из отзывов на «Войну и мир», напечатанных в английской прессе. Когда третий фильм эпопеи «1812 год» показали в Лондоне, рецензент газеты «Дейли мэйл» написал: «Это такой фильм, в котором камера и пейзажи являются, как бы кинозвёздами, а массовые сцены имеют большее значение, чем кадры с отдельными актёрами». А английские кинематографисты, увидев кадры Бородинского сражения, снятые летящей камерой, ахнули: «Как же это снималось?!» А вот так и снималось – русская смекалка плюс советская военная техника.

Батарею Раевского построили в форме стрелы, как нос корабля. На задах объекта военные соорудили тридцатиметровую вышку, натянули тросы и по ним пустили камеру. Тросы натягивали два танка. Нужна была поистине танковая мощь, чтобы удержать тросы в натянутом положении, без танков они бы под камерой провисли, и ощущение полёта создать бы не удалось. Камера неслась сверху, пролетала над головами солдат, через огонь, через дым. Но поначалу мы никак не могли сообразить, как же её остановить. Додумались. Для того чтобы камера остановилась и не разбилась, тросы обмотали поролоном. Работали до изнеможения, но с удовольствием.

Сначала мы с Сергеем Фёдоровичем жили в военном лагере, в одном офицерском домике. Потом для него поставили вагончик с душем, бывало, он там и ночевать оставался. Каждый вечер, чуть ли не за полночь, мы обсуждали весь план работ на завтра, он вникал во все мои операторские тонкости, и были у нас самые тёплые, самые доверительные и дружеские отношения.

Вторым оператором у меня был Дима Коржихин. Он только что закончил ВГИК, и я его буквально заставил поработать на «Войне и мире». Утром приходит машина (военные давали), мы с Димой грузимся, подъезжаем к режиссёрскому вагончику:

– А! – улыбается он нам, – поезжайте, готовьте кадр, я скоро буду.

У меня с собой сделанные Сергеем Фёдоровичем рисунки общих планов. Поднимаемся с военными консультантами на двухметровый помост (в кино такое сооружение называется партикабль) и начинаем расставлять полки. У каждого батальона, у каждой роты – свой командир. Допустим, на русскую сторону по тому, как наметил Бондарчук, нужно 1000 человек – тут же в мегафон приказ командирам батальонов, одетых в форму русской армии. Так же отдавались приказы и командирам конницы. Армия, одетая во французские мундиры, размещалась на стороне, куда светило солнце. Я попросил Циргиладзе привести со стекольного завода зеркального боя. Раздали солдатам, чтобы они пускали в камеру солнечные зайчики, и вся французская сторона заиграла: сквозь дым поблескивали лучики.

Конечно, без сложностей не обходилось. Мне, помимо всего прочего, было нелегко из-за того, что режиссёр снимался сам, играл одну из центральных ролей. Иногда он обращался с вопросом, мол, как я сыграл? Это сейчас я понимаю, что Бондарчук – настоящий Пьер, и верю его Пьеру абсолютно, особенно в финале фильма. Но тогда-то, разве мне было до тонкостей актёрского исполнения? Ведь чем сложнее сцена у актёра, тем больше она требует операторского внимания, операторских эмоций. Надо же чувствовать это трудно уловимое внутреннее движение актёра, тем более такого грандиозного, как наш режиссёр-постановщик.

Иногда у него возникали ко мне вопросы иного характера. Доснимаем эпизоды к Бородину в Звенигороде, вдруг слышу:

– Ты не помогаешь со сценарием.

– Сергей Фёдорович! У меня своих забот по горло, а вы с Василием Ивановичем писали, писали, а до вас Толстой писал, и теперь вы ко мне с такой претензией!