Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда

«Тогда я пускаю в ход все интриги мира, пишу письмо Шабрие, пишу его жене, летаю в кассу, дружески жму руки всем кассирам […] чтобы достать входной билет на репетицию. Вчера утром являюсь за окончательным ответом лично к автору – Шабрие. Меня впускает старичок, который с места меня заключает в объятия, ведет меня в кабинет, зовет свою жену, болтает без умолку, показывает свою картинную галерею, дает мне чудное место на репетицию […] Он настаивал, чтобы я заходил к ним ужинать и обещал познакомить меня со всякими знаменитостями»⁵.

Как всегда, с воодушевлением он описывает в письме к мачехе, как сидел и слушал музыку Шабрие вместе с писателями Эмилем Золя и Александром Дюма, а также с композиторами Массне и д’Энди.

Он обещает Шабрие прислать ему свое сочинение и вообще регулярно писать. Чего Дягилев не заметил или сознательно не хотел видеть, так это то, что Шабрие страдал тяжелым нервным недугом, который, скорей всего, был осложнением после сифилиса. На премьере «Гвендолины», через несколько дней после знакомства с Дягилевым, у Шабрие случился инсульт и он перестал узнавать в музыке свое собственное сочинение⁶.

Затем Дягилев поехал в Ниццу, с заездом в Геную, куда он прибыл в надежде пожать руку Верди. Композитора он заметил в тот момент, когда тот выходил из дома, направляясь в оперу. «Ты понимаешь, до чего я неприлично впивался в него своим биноклем»⁷.

Дягилев сочиняет музыку также в поместье Валроуз, принадлежавшем недавно скончавшемуся русскому барону Павлу фон Дервизу. Фон Дервиз был русским промышленником и меценатом. В 60-х годах он переехал на Лазурный Берег и возвел на территории своего огромного поместья два замка. Он оборудовал концертный зал на 400 мест и собрал оркестр, который исполнял в основном русскую музыку. Однако больше всего фон Дервиз привлек к себе внимание пропагандой музыки Рихарда Вагнера – поместью даже дали забавное название «Байройт в Ницце». Когда родители Дягилева останавливались в Ментоне, барон радушно принимал их у себя, и они совместно музицировали. Фон Дервиз хотел просить Павла Дягилева петь в его постановке «Жизнь за царя» Глинки, которую намеревался осуществить в 1879 году (похоже, это было первое представление оперы Глинки за границей), но Павел вежливо отказался, скорее всего из скромности⁸.

Как бы то ни было, отношения между семейством фон Дервиз и Дягилевыми оставались всегда самыми сердечными. Сергея очень тепло приняли в доме и предоставили ему рояль «Стейнвей» для работы. Он пишет мачехе, что опять взялся за скрипичную сонату, а еще продумывает музыку к «поэме на слова Бодлера». Не совсем понятно, была ли эта соната новым сочинением или переработкой той самой вещи, которую он начал писать весной 1893 года и затем ввел в нее скорбную тему, связанную со смертью Чайковского. Что касается Бодлера: идею написать музыку на стихи этого поэта, скорее всего, подал Дягилеву Дмитрий Философов или Александр Бенуа. Сыграло роль и то, что Бодлер после выхода его статьи «Richard Wagner et Tannhaüser à Paris»[71] стал считаться главным пропагандистом Вагнера среди французских интеллектуалов.

Летом 1894 года, возвратившись наконец в Санкт-Петербург после самой долгой своей заграничной поездки, Дягилев как одержимый работает над сонатой. 28 августа он сообщает матери, что дописал последнюю ноту и «не остался недоволен». В этой фразе Дягилева, не страдавшего ложной скромностью, чувствуется сомнение. Он очень хотел создать вещь, которая пришлась бы по вкусу Шабрие или звучала бы, по крайней мере, современно, по-европейски. Но, как он говорит:

«Я ею не недоволен, хотя никак не могу я отделаться от этого русского духа, и темы все имеют какой-то русский характер, что совсем меня не радует»⁹.

Отправил ли Дягилев в конце концов свое сочинение в Париж, неизвестно, да это и не важно, поскольку состояние здоровья Шабрие за это время настолько ухудшилось, что в декабре того же года он скончался.

Болезнь и смерть французского композитора лишили Дягилева перспективы изучать композицию во Франции. Когда окончательно стало ясно, что это невозможно, он, по-прежнему убежденный в своей композиторской будущности, решил показать ряд своих вещей Римскому-Корсакову, рассчитывая на то, что в дальнейшем будет изучать под его руководством теорию музыки.