Знаешь, Тая, какое-то странное состояние переживал я. Или время суровое, или чувство Родины сказывалось, но охватило какое-то печальное и в то же время умиротворенное чувство. В деревне было тихо-тихо, нигде не раздавалось ни малейшего звука, только Волга немного шумела на быстрине. Сидя один на берегу Волги, ночью, я безмятежно думал. В голову приходили тысячи воспоминаний и из далёкого детства, и из более позднего времени. Как-то вдруг раскрылась вся жизнь, в памяти отразились все годы, все наиболее характерные этапы жизни, и пожалел я, что тебя не было около меня. Очень хотелось обнять, прижать к груди близкого, родного человека, мою Таю. И так долго, долго сидел ни о чём не думая, наслаждаясь тишиной ночи, всплесками воды и звёздным небом. Но, увы! Я был один. Просидев часа два, я тихо побрёл в сарай, где уже спокойно спали Цыпленков и Косов. В душе нарастала злоба, злоба на мерзавцев, которые огнём и мечом уничтожают всё дорогое для нас, для нашей памяти, для нашей жизни. Вместе со злобой против фашистов вырастали уверенность в правоте и победе нашего дела и желание отдать свои силы этой борьбе. Но, довольно, что-то я сегодня расфилософствовался. Не знаю даже, чем это объяснить.
Тая, перед этим письмом я тебе посылал письмо, адресованное на квартиру. Не знаю, получила ты его или нет. Таёк! Письма мне пиши на Наркомат, они перешлют мне туда, куда будет нужно. Обо мне не беспокойся, я жив и здоров, чего и вам желаю. Скажи Лерику и Ирочке, чтобы они вырастали большие, большие к моему приезду, были бы здоровые и крепкие и хорошо кушали. Если они будут хорошо вести себя, папа привезёт им много интересных игрушек и прокатит их на автомобиле. Не забывают ли ребятишки своего отца, а? Этого мне очень бы не хотелось.
На этом писать заканчиваю. До свидания, моя дорогая Тая.
Целую и обнимаю тебя крепко, крепко. Привет всем.
Твой
В следующей записке Давыдова А.Ф. от 17 сентября 1941 года опять сообщалось о решении бытовых вопросов. Во-первых, секретарь посылал один экземпляр справки Жилотдела АХУ НКВД о квартире, передав второй экземпляр в управление домом. Во-вторых, у Таисии Дмитриевны, как на грех, закончился срок действия паспорта, и его следовало заменить на новый. Но если сейчас паспорт обменять, то в нём не будет отметки о прописке, а без этого в Москву не пустят. Старый паспорт становился недействительным, что тоже было чревато неприятными последствиями. Поэтому предлагалось продлить срок действия паспорта в Главном управлении милиции. В-третьих, секретарь возвращал остаток денег
Далее в записке говорилось:
«Таисия Дмитриевна! Если Вы в чём-нибудь будете испытывать затруднения, потребуется ли сделать что-либо в Куйбышеве или Москве, или сообщить что-либо Сергею Никифоровичу и т. д. — прошу Вас писать мне или позвонить через Лепилова (Лепилов А.П. — заместитель начальника ГУЛАГа. —
Уважающий Вас
В качестве постскриптума сообщалось:
В третьей записочке от 8 октября 1941 года сообщалось:
А 20 октября 1941 года, как было рассказано в главе 7, Сергей Никифорович сам получил назначение в Куйбышев.
Война вошла в каждый дом и нарушила мирную жизнь советских людей. По-разному сложились теперь их судьбы, о чём можно узнать из сохранившихся писем, по большей части почтовых открыток или сложенных треугольником листков бумаги, на которых, кроме адреса и почтовых штемпелей, стояли часто треугольная печать «Красноармейское письмо. Бесплатно» и штамп «Проверено. Военная (или Военно-полевая) цензура».
Одно из долгожданных писем в город Куйбышев-областной, на улицу Разина 44, квартира 16, где разросшаяся семья находилась в эвакуации, Кругловой Таисии Дмитриевне пришло, пропутешествовав по дорогам войны целый месяц, из подмосковного города Серпухова от её брата Остапова Николая Дмитриевича и было датировано 10 сентября 1941 года. Младший брат писал:
«Здравствуй, Таиса!
5‑го сентября сего года проездом я был в Москве. Конечно, не в самой Москве, а на станции. Сейчас я нахожусь в Подольском пехотном училище. Живём пока в лагерях.
Таиса! Если сможешь, то пришли мне перчатки и белые портянки. Я веду уже подготовку к зиме. Носки у меня есть.