Сергей Николаевич Булгаков

Мы видим, что в двух случаях Премудрость как будто бы действительно предстает перед нами не только как грамматический, но и как психологический субъект действия, однако следует учесть, что в данном случае Соловьев ссылается здесь на известный текст Притчей Соломоновых (Притч. 8: 24–31) и как бы подхватывает метафорический стиль первоисточника, в котором Премудрость не столько является лицом, сколько олицетворяется. Прямо же о Премудрости как лице или ипостаси Соловьев нигде не говорит. Конечно, можно думать, что Соловьев таким образом хочет имплицитно продвинуть мысль об ипостасности Премудрости/Софии, но: а) в данном случае это никак не сказывается на изложении его Триадологии; б) субъектностью в изложении Соловьева наделена с гораздо большей определенностью не Премудрость/София, а Душа мира («Эта возможная и будущая Мать внебожественного мира соответствует, как идеальное дополнение, вечно актуальному Отцу Божества»[777]); в) наконец, главное даже не это, а то, что сам о. Сергий в «Агнце Божием» ссылается на те же главы Притчей Соломоновых[778] и приводит те же самые цитаты из них, точно так же никак не комментируя, что повествование в них ведется от лица Премудрости[779]. Таким образом, если и можно говорить о гностических моментах у Соловьева в «России и вселенской Церкви», то они относятся скорее к Душе мира – в булгаковской терминологии ей будет отвечать София тварная, однако описание Софии Божественной у обоих авторов принципиально близко. Максимум, о чем можно говорить в данном случае, это о некоторой двойственности изложения, которую у Соловьева усматривал еще о. Павел Флоренский, критикуя его, однако, как раз за то, что в «России и Вселенской Церкви» тот склонился в сторону безличности Софии. «По учению Вл. Соловьева, – писал о. Павел, – София – не только идеальная личность Твари, но и “Субстанция Пресв. Троицы” <…> Рационализм Соловьева обнаруживает себя именно в том, что для Соловьева не живая Личность, не Ипостась, и не самообосновывающееся Живое Триединство – начало и основание всего, а субстанция, из которой уже выявляются Ипостаси. Но эта субстанция в так. случ. не может не быть признана без-личною»[780].

5. Подведение итогов

Очевидно, что «в юношески гениальных “Чтениях о Богочеловечестве”» мы находим не только «философскую редукцию» Троицы, но и не вполне корректно привязанную к ней софиологию: так как из слов ап. Павла о том, что во Христе обитает вся полнота Божества телесно (Кол. 2:9), здесь делается вывод, что София и есть эта «телесность» Божества, то есть Его природа. Вторая итерация соловьевской триадологии сходна с первой по философской методологии, однако в ней ипостаси предстают как обнаружение ипостасных отношений, где Дух оказывается исходящим от Отца и Сына в полном соответствии с учением Аквината. Одновременно более продуманным становится и переход от Триадологии к Христологии. София есть абсолютная субстанция Божества, однако она же становится основанием творения как его потенция, в своем осуществлении приводящая к Богочеловечеству во Христе и Церкви.

О. Сергий Булгаков в своей ранней триадологии опирается не столько на Соловьева, сколько на о. Павла Флоренского, подобно последнему усматривая в Софии прежде всего идеальную тварную перво-ипостась.

В свою очередь, в поздних богословских работах о. Сергий, на первый взгляд, занимает еще более независимую позицию по отношению к Соловьеву Отмечая несовершенство триадологии отцов, причину этого он усматривает в объективной ограниченности философского языка античности, на котором они были вынуждены богословствовать. Причем если у Восточных отцов это несовершенство присутствует скорее потенциально, то на Западе оно приводит к прямому искажению истины в исповедании Аристотелева имперсонализма, на первое место ставящего сущность, а не лицо. Очевидно, что под этот упрек попадает и Соловьев, с его явно томистским уклоном, обнаруживающим себя в «России и Вселенской церкви», однако не этот упрек, а упрек в непреодоленном гностицизме делает ему о. Сергий. При этом одновременно о. Сергий делает шаг и в сторону Соловьева в самой софиологии, усматривая теперь, подобно последнему, в Софии Божественную природу, содержащую в себе творение в его абсолютном содержании, которое реализуется в становлении через Софию тварную; и определяя единство божественной и тварной Софии через Церковь – Богочеловечество. Правда, Соловьев, говоря о единосущии Божественных Лиц, употребляет, как правило, термин субстанция, а о. Сергий – природа, однако с точки зрения устоявшейся и общепринятой триадологической терминологии они взаимозаменяемы, а ни Соловьев, ни Булгаков терминологическое различие субстанции и природы в указанном отношении, насколько мне известно, нигде не проговаривают, наполняя их к тому же сходным софиологическим содержанием.