Сергей Николаевич Булгаков

«Свобода как самоопределение – из себя, хотя и в данности – есть мощь. Но она же, как имеющая перед собой данность, ее ограничивающую и определяющую, есть немощь. Мощь есть проявление свободы как самоопределения, причем она способна к возрастанию. Растущая мощь означает очеловечение человека, овладение им своей собственной данностью или природой чрез свободу и необходимость, их согласие»[396].

По Булгакову, возможность самоопределения является ключевой категорией созданной жизни, потому что даже Бог, хотя он источник любой свободы, не может свободно ограничить человеческое самоопределение. «Человеческая личность с ее свободой сохраняет свою неуничтожимость и самоопределяемость в отношении к Божеству, которое может на нее воздействовать, лишь взаимодействуя с нею на основании тварной свободы»[397]. Это так, потому что Бог любит – и это выходит за рамки любого понятия свободы и необходимости[398]. Но «жизнь тварного духа действительно определяется как свободное самостоятельное полагание личного бытия и естественная данность, которая преодолевается в личном бытии»[399]. И, мы должны добавить, она определяется Булгаковым в свете учения всеобщего спасения, согласно которому следует «неизбежный вывод из его системы, что независимо от того, сколько зла на самом деле совершено в истории, все будут спасены в конце»[400], потому что, по Булгакову, в конце концов все будут убеждены Божьей любви. Но это еще не значит, что личностное самоопределение не влияет на жизнь человека и человеческую историю, так как история в «системе» Булгакова продолжается за границы «воскресения мертвых»[401]. Как раз наоборот.

Прежде всего личные существа могут свободно принять или отклонить возможности (отсутствует только одна возможность – разрушать Божий образ, самую личность в себе, потому что личность суть онтологическое основание самоопределения). Поэтому абстрактные понятия личной свободы и самоопределения существуют во множестве конкретных образов и шагов, созданных различными элементами, личными отношениями и реакциями. Используя понятие «модальной свободы», Булгаков дистанцируется от максималистского пафоса творения, тем самым закладывая основу для философии действия, в которой человеческое бытие формирует и изменяет мир. Булгаков убежден, что человеческое творчество способно получить доступ к ноуменальной основе мира, и особенно к ноуменальной основе материи или природы, к которым нужно отнестись серьезно и которые должны быть оправданы как часть Божьего творения[402]. «Модальная свобода» является «талантом», который Бог дал человеку для того, чтобы сформировать феноменальный мир.

Но почему человек не может создать что-нибудь новое? Насколько свободен человек даже в выборе различных способов, может ли быть что-нибудь «новое» для Бога, который так или иначе создал все? По этим вопросам мы должны обратиться к концепции антиномического бытия Бога, разработанной Булгаковым: с одной стороны, Бог есть вечный Абсолют, с другой стороны, Бог есть любящий Творец этого мира. «В этом антиномическом самоопределении находит свое выражение кенозис Абсолютного, которое становится Творцом и Богом. Отец в вечности вольно Себя ограничивает, полагая неабсолютное, т. е. жизнь твари, и снисходит, так сказать, до соучастия в ее временности и становлении»[403].

Таким образом, по Булгакову, самоопределение Абсолюта как Творца соответствует кенозису Абсолюта, который совершается в воплощении во Христе[404]. В соответствии с антиномическим самоопределением Абсолюта, с одной стороны, «все возможности тварного бытия, как имеющие в нем для себя корень, открыты ведению Творца, поскольку в этом смысле они принадлежат сотворенному Им миру, включены в его состав… В этом смысле тварь – одинаково как в духовном, так и человеческом мире – не может внести в него чего-либо онтологически нового и тем удивить и обогатить Самого Творца»[405].

Но Творец в его кенотическом существовании в отношении с его творением не знает заранее, какие возможности и пути человек выберет. Поэтому «самый выбор и творческое осуществление этих возможностей, одним словом, область модальной свободы остаются вверены творению и постольку являются его творческим вкладом. Если оно не может быть абсолютно неожиданным и новым для Бога в смысле онтологическом, то в фактическом бытии («контингентном», т. е. свободно-случайном) оно является вновь возникающим и для Самого Бога, который ждет от человека, отворит или не отворит он двери своего сердца, и лишь отсюда Сам узнает об этом»[406].