Сергей Орлов. Воспоминания современников. Неопубликованное

— Меня направил к вам подполковник Гричук. — Это был редактор нашей газеты. — Тут у меня написано кое-что. — Лейтенант уже совсем застенчиво протянул мне видавшую виды фронтовую тетрадку.

Я полистал ее и сразу понял, что передо мной — поэт.

Для того чтобы понять это, не требовалось ничего, кроме элементарного умения читать и понимать прочитанное.

Одно из стихотворений лейтенанта — «В землянке» — начиналось так:

Сладок отдых нам в тесной землянке
С непривычною тишиной.
Громобойные замерли танки
В перелеске за мшистой стеной.

Что ж молчишь ты, товарищ бедовый,
И задумчиво смотришь в огонь?
Лучше с песней в землянке сосновой
Разверни на колене гармонь.

В другом стихотворении — «У костра» — я прочел:

В перелеске давно рассвело,
Мы костер разложили с утра.
Хорошо нам сидеть у костра,
Забирая горстями тепло.

Это очень похоже на дом,
Можно, сидя на хвое, вздремнуть…
И танкист задремал над огнем,
Головою склонившись на грудь.

Но, пожалуй, больше всего поразило меня стихотворение «Карбусель».

Я хорошо знал, какой ценой удавалось добиться самого незначительного успеха под этой проклятой Карбуселью, какие потери были в пехоте, как вязли танки в волховских весенних болотах, превращаясь в неподвижные мишени для немецких противотанковых орудий.

Стихотворение «Карбусель» лейтенант посвятил памяти своих товарищей, погибших в боях за эту деревню:

Мы ребят хоронили в вечерний час.
В небе мартовском звезды зажглись…
Мы подняли лопатами белый наст,
Вскрыли черную грудь земли.

…А была эта самая Карбусель —
Клок снарядами взбитой земли.
После бомб на ней ни сосна, ни ель,
Ни болотный мох не росли…

Прогремели орудия слово свое.
Иней белый на башни сел.
Триста метров они не дошли до нее…
Завтра мы возьмем Карбусель!

Тут же выяснилось, что лейтенант действовал под Карбуселыо на своем танке «KB» и не раз ходил в атаку.

Рассказывал он об этом крайне неохотно и все время старался перевести разговор на стихи.

— Вы когда-нибудь печатались? — спросил я, видя, что расспросы о боевых делах тяготят моего собеседника.

— Почти нет. Мальчишкой послал восемь строчек на детский конкурс. Получил премию. Корней Чуковский полностью привел мой стишок в «Правде».

Я попросил его прочитать этот стишок и вот что услышал:

В жару растенья никнут,
Бегут от солнца в тень.
Одна лишь чушка-тыква
На солнце целый день.

Лежит рядочком с брюквой,
И кажется, вот-вот
От счастья громко хрюкнет
И хвостиком махнет.

Нетрудно себе представить, как прозвучали эти строчки, насквозь проникнутые дыханием мирной жизни, апрельским днем 1943 года в сырой землянке на Волховском фронте!

Прощаясь, лейтенант доверчиво согласился оставить мне на какое-то время свою заветную тетрадку — я хотел, не откладывая дело в долгий ящик, отобрать несколько стихотворений для нашей газеты.

Когда он ушел, я вновь и вновь читал и перечитывал его стихи, и у меня все тяжелее становилось на душе.

Не за горами были новые бои, вероятно еще более трудные, чем под Карбуселью. Не век же нам сидеть среди волховских болот и лесов! Какую же участь готовят эти новые бои только что ушедшему от меня командиру танка «KB»?

Без малейшего риска я мог предсказать ему будущее настоящего поэта. Вот он, один из новых писателей, кому суждено появиться в годы войны, чтобы запечатлеть ее на страницах своих книг!

Надо действовать. Надо добиться, чтобы его перевели к нам в редакцию. Причем делать это нужно, конечно, тайком от него. Сам он никогда не захочет покинуть свой танк. Надо сделать все помимо него и поставить его перед свершившимся фактом.

Что говорить, нам, военным журналистам, тоже порой доставалось. Но это же было все-таки не то, что на танке «KB»! Прежде всего, я решил добиться, чтобы лейтенанта хоть на несколько дней отозвали в распоряжение редакции, К тому времени у меня наладилась переписка с добрым приятелем довоенных дней — А. Тарасенковым. Он служил в частях морской авиации на Ладоге и находился совсем неподалеку от нашей деревни Дусьево. Повидаться нам не удавалось, но переписывались мы часто.