Сергей Рахманинов. Воспоминания современников. Всю музыку он слышал насквозь…

Сергей Васильевич занялся этим летом переработкой своего Четвертого концерта во второй раз, внося в него много изменений и исправлений. Кроме того, Сергей Васильевич сделал еще переложение для фортепиано «Колыбельной» Чайковского из серии романсов ор. 16. Сергей Васильевич обещал выступить зимой со своим Четвертым концертом (в измененной редакции) в ряде городов. Первое исполнение Концерта состоялось 17 октября. Автор играл его с Филадельфийским оркестром под управлением Орманди в Филадельфии. Концерт был повторен там же на другой день. Те же исполнители выступили с ним 21 и 22 октября в Вашингтоне и Балтиморе, а затем 11 ноября в Нью-Йорке. Орманди дирижировал во всех этих городах Второй симфонией Рахманинова. Кроме того, Сергей Васильевич играл Четвертый концерт в том же сезоне в Чикаго со Стоком и два раза опять в Нью-Йорке, 18 и 19 декабря, с Митропулосом в Филармоническом обществе. Концерт этот, значительно измененный по сравнению с первоначальной редакцией, имел очень большой успех[211]. В других городах, а именно в Питтсбурге (два раза) и Детройте (один раз), Сергей Васильевич с Бакалейниковым и затем с Коларом исполнял Концерт Шумана; в Кливленде он играл (два раза) с Родзинским свой Второй концерт, в Лос-Анджелесе с Бруно Вальтером (два раза) – Рапсодию, поздней весной в Анн-Арборе с Орманди – Второй концерт, в июле в Голливуде с Бакалейниковым – тот же Второй концерт. Таким образом, Сергей Васильевич выступил в симфонических концертах за сезон девятнадцать раз и, кроме того, тридцать раз в recitals.

Во многих симфонических концертах этого сезона, где играл Сергей Васильевич, в программе стояли его сочинения. В общем за сезон 1941/42 года были исполнены: пять раз – Вторая симфония (Орманди), четыре раза – Третья симфония (Сток и Митропулос), четыре раза – «Остров мертвых» (Сток и Родзинский) и три раза – «Симфонические танцы» (Родзинский и Орманди).

Война с Россией продолжала все более и более волновать Сергея Васильевича. Взгляд его на исход войны был глубоко пессимистическим. Вначале, как и большинство людей в Америке, он был уверен, что русские будут сразу раздавлены немецкими полчищами. Он переходил от отчаяния к надежде и от надежды к отчаянию. Преобладало последнее чувство. Не слушая лично почти никогда новостей по радио (он не переносил излишней болтовни и смеси серьезного с чепухой; в особенности раздражали его ненужные комментарии), он все лето и осень три раза в день ждал и слушал с нетерпением и волнением резюме сообщений, которые делали ему жена или другие члены семьи.

Его глубоко огорчало пораженческое настроение некоторых групп русской колонии и полное непонимание среди американцев происходящего в России. Бессильный помочь родине, он чувствовал и переживал с ней, со свойственной ему обостренной впечатлительностью, все ужасы войны и неоднократно еще осенью, в деревне, говорил, что должен что-то сделать, предпринять, но что – он сам еще не знал.