Сергей Сергеевич Аверинцев

Итак больше 3,5 часов плотной работы. Было телевидение, по­хожее на громил; Афанасьев хотел было инсценировать: попросил авторов записок попозировать перед камерой. Аверинцев и ухом не повел, ничуть не перестроился и продолжал свой монолог наедине с записками. Потом было интервью с Афанасьевым, который сразу подобрался; подвернулся и француз Грабар. Всех под софитами охва­тывал тик официальной подробности; Аверинцев остался прежним. Когда его спросили, кого бы он мог порекомендовать для выступле­ний во Франции, он назвал Сергея Георгиевича Бочарова.

16.5.1987. Я увидел владыку Антония вблизи, и он очень по­старел, вынут как бы тот огонь. Но не страшная бездна, которая во взгляде. Он несколько раз качнулся, споткнулся о ступеньку, перед своим словом крепко оперся посохом о пол и лег лбом на рукоять. Говорил как бы мне о печи, в которой Бог, и об унынии, которое от­куда может быть, когда Он нас любит и занимается нами даже в мело-

351

чах. Было жарко и душно до обморока; как потом сказал Аверинцев, дышали только духом. Аверинцев как бы сожженный, очень худой, в один момент показался Ренате теряющим сознание. Нет; но он был в профиль почти страшен черной смертельной красотой боя. Он весь в бою: только что из ФРГ, сейчас на международной религиозной конференции в честь тысячелетия крещения и каждый день лекция или две. Сегодня в Политехническом: всё превратилось в ответы на вопросы на богословские темы, о законе природы и благодати. Ког­да мы проезжали метро «Университет», Аверинцев сказал, что в сре­ду умерла старая дама, еврейка, доминиканская монахиня, жившая в том доме, где рыбный магазин и кулинария. «И когда я узнал ее, то пространство стало для меня другим, я понял, что по видимости о вещах судить нельзя». Интересно, когда я слушал эти слова Аве­ринцева, для меня пространство стало другим — большим? Нет: про­странством вокруг таинства, ни большим, ни малым.

17.5.1987. Сегодня мы не были в храме, а Аверинцев, так изму­ченный вчера, поехал к ранней литургии, вернулся, и только тогда мы все отправились в Переделкино. Он рассказывал о Фери фон Лилиенфельд, которая сочувствует России, говорила в Тутцинге о мученичестве, вкладе русской церкви, и навлекла на себя скрипу­чие гадости официальных, Виталия Борового и др. Аверинцев сидел один в первом ряду и влюбленно смотрел на нее, аплодировал под ревнивыми взглядами соотечественников. Они публично упрекнули его после его доклада («Der Siegel derTaufe auf der nxssischen Sprache») за вячивановское «всеславие». Как хорош Аверинцев, как терпеливо повторяет, отвечает на вопросы, как в нем совсем нет гордыни побе­дителя, как он легко несет свое превосходство. Но, скажем, я ни разу не видел, чтобы он что-то делал по дому, хотя ведь иногда он и один с детьми. И он абсолютно не терпит малейшей несвободы. Просить его, напоминать о долге — как? И я почувствовал в нем, во владыке Антонии, в Ирине Ивановне Софроницкой элитарность и печаль.

Бегаем ловя друг друга с веревками по переделкинской усадь­бе Аверинцевых-Софроницких. Retinarii, говорит благодушно он. Я впадаю в детство, по пути насаживаю для Наташи метлу на древко, мету. Маша, затаенная, строгая, простая душа, Ваня логичный фан­тазер, рассудительный. Аверинцев сидит в тени и ведет тихие беседы,

352

после безумной гонки, когда он сидел на совещании в честь тысяче­летия и читал лекции иногда дважды в день.

24.5.1987. Я позвонил Наташе, и как они хорошо, мирно, спокой­но живут с детьми, они никуда не рвутся, а главное, как смиренно принимают тяготы, как Наташа, уже почти раздавленная, терпела и несла. У нее и сейчас с души словно сорвана кожа, и она спокойна.

30.5.1987. Аверинцев говорил о Пастернаке в Литературном му­зее, сторонился там Вознесенского, который его шокировал. Возне­сенский похож на меня, а Аверинцев изящен и демонически красив, как тогда в храме я вдруг увидел его нечеловеческий профиль.

19.6.1987. Звонил Аверинцев вялым разбитым голосом. Таково его настроение от погоды. Я подумал на секунду, что это Ваня. Та же ласковая расслабленность. А я вот не позволяю себе такой свинг.

20.6.1987. Я еду к Аверинцеву, который собирает книги для Пере­делкино; какой мир, какой покой. Он рассказывает, как Бахтин ска­зал однажды какой-то даме после встречи с Андреем Битовым: «Как я завидую Андрею Битову!» Дама терялась в догадках. «Как я завидую Андрею Битову! У него три кошки, а у меня только две».

Аверинцев перебирал картошку, вернее, просто перекидывал ее из таза в сумку, не чистя; сказал, что все равно не сумеет ее сварить. И Наташа недовольна им, он ничего почти не привозит из еды. Дети немного тоскливые, но завтра приходит к ним десяток Асмусов. Аве­ринцев в споре мандельштамистов. Любезен и разборчив, в неприя­тии других крут.