Серия «Детективное ретро» [6 книг]

Удивительные вещи творились осенью 1939 года в мире. Головы обывателей пухли от новостей, превосходивших всякое воображение. Англия объявила войну Германии, гитлеровский министр фон Риббентроп ездил в Москву, как к себе домой, советские войска заняли Западную Белоруссию и Западную Украину, раньше считавшиеся частью Польши, а остальную ее территорию за считаные часы прибрал к рукам Гитлер. Поделив со своим неожиданным союзником Польшу, Сталин немного подумал и отправил себе в карман все три прибалтийских лимитрофа. В самом деле, чего зря добру пропадать…

В квартире 51 писатель Семиустов целыми днями в священном ужасе сидел у радиоприемника. Он не любил большевиков. Впрочем, раньше писатель Семиустов презирал и царскую власть, и поначалу обрадовался, когда монархия рухнула. Теперь же писатель с умилением вспоминал добрые старые времена, когда присутствие народа в его жизни ограничивалось представительным городовым на перекрестке, вымуштрованной прислугой да дворником, который являлся по праздникам и подобострастно просил на чай. Керенского Семиустов ныне именовал не иначе как «губителем России», а для большевиков не мог найти даже достаточного количества ругательств. И вот, не угодно ли, главный большевик демонстративно наплевал на принципы, на идеологию и вообще на всю коммунистическую чушь, заключил союз со своим злейшим врагом и объегорил всю Европу. Это не то чтобы примиряло с ним Семиустова, но заставляло с нетерпением ждать, что же бывший семинарист выкинет дальше.

— Империя возрождается, — заявил писатель жене.

Дарья Аркадьевна тихо охнула и чуть не выронила мешочек сахару, поскольку как раз производила ревизию запасов — круп и муки в шкафу. Мыло, спички и соль супруга Семиустова хранила в другом месте.

— Тебя посадят, — сказала она со слезами. — И мне придется носить тебе передачи!

Однако большинство граждан не очень-то интересовались империями, будь те «красными», «коричневыми» или сугубо монархическими. Обывателей трясло. В воздухе веял ветер войны, они чуяли его и боялись. Их пугал недавний приказ о призыве некоторых категорий из запаса, они опасались за будущее, вспоминали предыдущую мировую бойню — и в начале сентября лихорадочно бросились делать запасы, что привело к колоссальным очередям. Молотову пришлось выступить по радио и разъяснить, что паника ни на чем не основана и что карточки на продукты вводиться не будут.

Очередей и в самом деле стало меньше — как язвил Василий Иванович, потому что кончились деньги и потому что новые покупки уже было некуда складывать. Вскоре пошла новая мода — поездки в свежеприсоединенные земли за дефицитными товарами. Именно об одной из таких поездок Миша Былинкин и говорил Нине в фойе кинотеатра «Колизей», что на Чистых прудах.

— Мне ничего не надо, — сухо ответила Нина. Она не могла отделаться от ощущения, будто в этих поездках было что-то от мародерства. Былинкин поглядел на нее с удивлением.

— Хорошо, как хотите, — сказал он, расплачиваясь за мороженое. — Я просто думал… может быть, подарить вам что-нибудь из пластинок Вертинского…

— Вертинского не надо, — поспешно сказала Нина. — Наш сосед его обожает, все его песни ставит…

— А, вот почему вы его не любите! — развеселился Миша. Но тут же Былинкина кольнула ревность, и он нарочито небрежно добавил: — Ваш сосед студент? Где он учится?

— Студент? — изумилась Нина. — Да нет, он старый уже…

У Былинкина отлегло от сердца. Во время сеанса он как бы случайно завладел рукой своей спутницы и уже не отпускал. Фильм считался комедией, действовали в нем идеально-образцовые люди, каких в жизни не встретишь, по главному герою — само собой, летчику — предсказуемо сохли обе героини, хотя рожа у него была как нечищеный сапог. Нина нахохлилась. Ей не нравилось, как Миша по-хозяйски держал ее за руку, но не хватало духу высвободиться. Ей не нравился фильм, оставляющий ощущение томительной фальши, в особенности потому, что двадцатидвухлетнего бравого летчика играл актер лет сорока, да еще и отчетливо «закладывающий за воротник». Пожалуй, только купленное перед сеансом мороженое было прекрасно, да еще мысль о возвращении домой, к родителям. Нина никогда об этом не говорила, но чем больше ей приходилось вовлекаться во внешний мир, тем сильнее ее тянуло закрыться в своей раковине и никого туда не пускать, кроме самых близких людей. Сзади хихикала и целовалась какая-то парочка, и хотя фильм был Нине не по душе, ее отчего-то сердило, что мешают смотреть.

— Как сходила в кино? — спросила Зинаида Александровна, когда дочь вернулась.

— Ужасно! — с чувством ответила Нина. — Совершенно бестолково провела время…

Василий Иванович, надев очки (с возрастом он стал хуже видеть), перечитывал свежий выпуск «Правды». Кукла, которую мать когда-то выиграла в издательской лотерее, важно сидела под лампой, взгромоздившись на груду прочитанных газет, которые Морозов теперь покупал каждый день.

— Что там? — спросила Нина на всякий случай.

Василий Иванович пожал плечами.

— Сошел с конвейера миллионный советский автомобиль. Обнаружены неизвестные автографы Пушкина…