Серия «Гиперборейская чума» [3 книги]

Эрлику обычные проклятия "чтобы ты сдох!" только прибавляют сил. Равно как и здравицы. Он как бы прикрыт щитами спереди и сзади. Теоретически невозможно создать инкантаментум, смертельный для него. Однако же — случилось…

— Прошу заметить, господа, — продолжал он, — что мы рассматриваем вопрос не "кто виноват?", а — "что делать?"

Звали контрразведчика Иван Леонидович Сидериди, орденское имя "Кузнец", и был он жандармским штабс-ротмистром, начинавшим службу еще при Бенкендорфе. Во время похорон Пушкина он совершенно неожиданно и случайно напал на след Пятого Рима, пошел по этому следу: Кончилось тем, что пять лет спустя он принес примерное описание структуры и достаточно полный список агентуры Ордена не своему начальнику Леонтию Ивановичу Дубельту, а воеводе Фархаду, и предложил свои услуги. Интересно, что для расследования он пользовался методами не оккультными, а исключительно полицейскими — хотя бабка его была известная среди цебельдинских греков знахарка…

— Что делать? — переспросил пан Твардовский. — Взять Лаврентия за манишку, и пусть остановит переселение евреев.

— Лаврентий не носит манишек, — возразил Кузнец.

— Переселение народов — дело мирское и нас некасаемо, — сказал Софроний.

— Ошибаешься, отче, — мрачно сказал Великий. — Не мирское то дело. Духом Якова Сауловича ни с того ни с сего повеяло. Скажи, Тихий.

Тихий — это был я. (Когда я сидел на премьере "Бега" и вдруг нашел в программке контрразведчика Тихого — кстати, оказавшегося редкостным мерзавцем — я понял, что Михаил Афанасьевич совсем не прост:)

— Почтенный Капитул, — сказал я. — Преемник рабби Лёва получил от некоего товарища Голованова предложение, аналогичное тому, что сам рабби Лёв получил от барона Зеботтендорфа. Вернее, уже не от барона, а от Гиммлера.

— Сразу, значит, к грабежу, без торговли? — кивнул Кузнец. — Да, это по— большевистски.

— Меня смутила реакция преемника. В узком кругу он сказал, что теперь в любом случае Росии конец. Отдаст он тетраграмматон или не отдаст — это в высшем смысле одно и то же…

— А правда ли это? — поднял брови Софроний. — Может, они тебе очи прельстили?

— Меня там не было. Но мой человек там в охране стоял и все слышал.

Преемника зовут рабби Борух, ему двадцать шесть лет, в прошлом он служка рабби Лёва. Он и в сорок втором произвел на меня впечатление фанатика.

А особенно в сорок четвертом, подумал я, вспомнив подвал пиццерии кривого Джакопо. Не от немцев я там прятался…

— Отрок, — сказал мне Софроний, — дело ты сделал хорошее, а теперь поди-ка пройди вокруг избы, отжени беси. Ночь плохая стоит…

Я встал, накинул пальто и открыл дверь. Позади пан Твардовский прокряхтел: "Враг внутрений суть жиды, поляки и студенты: " — и заскрипел половицами. "Стояла тихая ночь святого Варфоломея", — припомнилась мне чья-то — Эмиля Кроткого? — шутка. Низкие над городом тучи отливали багровым. Сыпалось что— то мелкое и очень холодное: то ли мокрый снег, то ли замерзающий на лету дождь.

— Шухера нет, — негромко сказал из темноты телефонный вор Женя Ашхабадский, официальный квартиросъемщик. Три года назад за умение подражать чужим голосам Кузнец вытащил его из Таганки. С тех пор Женя искренне считал Пятый Рим самой крутой бандой в стране. На Кузнеца же имел зуб, поскольку тот, выписывая Жене свидетельство о смерти, в графе "причина" указал: "мертворожденность". Несмотря на неандертальскую внешность, Женя был начитан, толковал Писание, любил рассказывать истории о воре-подрывнике по кличке Завгар, писал недурные стихи и исполнял их под гитару. На груди у него была татуировка "Нет жизни без Кришны": — Даже снегири кочумают…

— Погрейся, Женя, — сказал я. — Только в комнаты не ходи — на кухню…

Он скрылся в дверях.

Вышел пан Твардовский, доставая из нагрудного кармана пиджака длиннейший чубук. Потом он долго возился с кисетом. Я поднес ему огонек.

— Тихо вшендзе, смутно вшендзе, — сказал он. — Цо то бендзе, цо то бендзе?..

— Ниц не бендзе, пан Ежи, — сказал я. — Рассосется.

— Ох, не знаю: Все, как в тридцать девятом. В августе. Числа этак двадцать четвертого.

— Именно двадцать четвертого?

— Или двадцать пятого: Ах, Николай Степанович! Я первый раз после своей Ксантиппы — двести лет прошло, пан Бог! — сделал предложение молоденькой паненке, и она согласилась: Хелена Навроцкая, дочка врача Навроцкого, который: впрочем, это неважно. Свадьбу назначили на октябрь. Вот и все.

Мы долго молчали.

— Пан Ежи, — сказал я, не вынеся тишины. — Пшепрашем пана — но кто же все-таки устроил бойню в Катыни? Почему концы с концами не сходятся?

— Тайна сия велика, ибо проста: — сказал пан Ежи и затянулся так, что искры полетели из чубука. — Еще сто лет паны магистры, бакалавры и доктора с вот такенными головами будут решать этот вопрос и все равно не решат. А ответ тривиален, он на виду, как украденное письмо: У гестаповцев еще не было опыта в акциях массового уничтожения, а у ваших его было с лихвой. Вот гестаповцы и приехали поучиться у своих русских собратьев ремеслу ката…