Серия «Гиперборейская чума» [3 книги]

У второго была раскроена голова, и только поэтому мы смогли рассмотреть знак на груди: силуэт летучей мыши в светлом круге.

— Интересно, — сказал Аттила и осмотрелся. — А где еще двое?

Они лежали вблизи каменного кольца, обрамляющего колодец, один на другом, будто смерть застала их в самый неподходящий момент.

— Где-то я видел такую эмблему, — произнес Аттила задумчиво. — Где же я ее мог видеть?..

Я оставил его размышлять над этой проблемой, а сам достал из вещмешка банку с разведенным мелом и кисть — и обозначил на земле защитный круг с необходимыми онерами. Потом вынул веревку.

— Коминт, — позвал я.

— Слушаю, командир, — впервые за несколько дней отозвался он.

— Я пошел вниз. Ты прикрываешь. Если припрет по-настоящему — бросай все и беги. Обо мне не думай. Тогда разбудишь его, — я кивнул на Аттилу, — обычным паролем.

— Понял, командир.

— Ну, и — дай знать Фархаду, пусть шлет большой десант. Заодно — расскажи про этих нетопырей, — я кивнул на мертвецов.

Те, кто шел здесь раньше меня, сделали основную работу: разобрали завал. Не то, чтобы разобрали совсем, но протиснуться было можно. Свет фонаря упирался в темные грани каменных блоков со следами то ли тесла, то ли когтей.

Потом открылся уходящий вниз лаз, укрепленный частыми окладами из мореного дуба. Под ногами оказалось что-то вроде приставной лестницы или рельсового пути с неширокой колеей. Да это и был, наверное, рельсовый путь, присмотрелся я — для деревянного паровоза пятого века…

Впрочем, все это было неважно.

Когда в тридцать пятом — почти случайно — я был направлен вновь на Мадагаскар, шейх Али из Багдада соизволил, наконец, сделать то, чего от него безуспешно добивался Шлиман: поделиться своим многовековым опытом поиска кладов и грабежа могил. Где и при каких обстоятельствах разжился шейх столь долгим веком, оставалось загадкой — во всяком случае, для всех, кого я знал.

Шейх любил рассказывать истоии из своей жизни, странно напоминавшие сказки "Тысячи и одной ночи". Однако дело свое он знал великолепно. Он отметил своим присутствием все известные погребения Африки, Аравии, Азии и Европы, а узнав об открытии нового материка, немедленно крестился у самого Диего де Ланды перед отплытием в Юкатан…

Сейчас все это могло мне пригодиться. Я перестал напрягать зрение и повел рукой перед собой, прислушиваясь к напряжению материалов и породы. И сразу же обнаружил полость под ногами. Еще шаг — и я рухнул бы вниз на камни или колья… Механизм, отключающий ловушку, давно вышел из строя. Пришлось по— кошачьи, цепляясь за крепь, ползти по стене мимо опасного места.

Дальше шло примерно то же самое. Строители гробниц были изощрены, но скованы догматами. А главное — надо постоянно помнить, что самые страшные и хитрые ловушки поставлены не на того, кто пытается приникнуть снаружи, а на того, кто может пожелать выйти изнутри…

Несколько раз мне попались клочья одежды и осколки костей.

Ворота в погребальную камеру стояли распахнутыми настежь — как дверца гигантской мышеловки. Я остановился в створе и стал рассматривать то, что предстало моим глазам.

Со мной уже бывало такое: будто бы это я недавно видел во сне, который забыл, когда проснулся, и вот только что вспомнил. Так было, когда Аннушка заявила мне, примчавшемуся из Лондона в замороженный Петроград, что разводится со мной: Я стоял перед нею и понимал, что проживаю этот миг уже не первый и даже не десятый раз. Некое остановленое мгновение, похожее на вьюгу в стеклянном шаре, есть такая швейцарская игрушка, я привез ее и берег до случая: мальчик на оленях, и если встряхнуть шар, начинают кружить белые хлопья; эта метель может кружиться и век, и два, и три, и мальчик не сдвинется с места, а будет все так же нестись на своих оленях в непроглядный мрак; я вышел и разбил игрушку о камень: Вот и сейчас: я будто бы попал в вихрь времени: все это уже происходило много раз, я стоял и рассматривал то, что было передо мной, и каждый раз видел что-то другое, и каждый раз не то, что там было на самом деле, и осознание неизбежной ошибки накатывало, захлестывало, лишало воздуха и решимости вдохнуть…

Наконец я сбросил наваждение. Кое-чему нас все-таки учили.

Я, конечно, знал заранее, что Аттила похоронен не по гуннскому обычаю, а по обряду братства Белого Быка, к которому впоследствии принадлежал и молодой Тимур (повзрослев, он вырезал Братство до последнего человека). И все же…

Аттилу не окружали скелеты рабов и солдат — настоящий воин и на том берегу Реки найдет себе и рабов, и дружину. Не был заколот любимый конь — настоящий воин и на том берегу Реки добудет себе скакуна. И уж тем более не было сосудов с вином и белых пшеничных лепешек… Но что-то там все-таки было, и я долго, очень долго не мог понять того, что вижу.

Глаз — страшно консервативный инструмент…

Будто скомканная кошма устилала всю погребальную камеру, собираясь у дубовой домовины высоким сугробом. И будто кусты из толстой железной стружки поднимались над грудью и в ногах мертвеца…

Полторы тысячи лет у Аттилы росли ногти и волосы.