Серия «Гиперборейская чума» [3 книги]

Петр Кронидович смутился, а поручик ядовито улыбнулся. Весь Севастополь знал о бурном романе артиллерийского майора и отважной гречанки-контрабандистки Елены Тиндариди. Сердцами русских офицеров она играла с такой же легкостью, что и головами турецких сераскиров. Но сердце Петра Кронидовича отчего-то задержалось в ее тонких руках долее обычного. При этом прекрасная Елена не оставляла своего опасного ремесла, ее шаланда покуда оставалась невидимой для вражеских марсовых и недосягаемой для вражеских канониров, но это не могло служить утешением нашему майору.

— Не время, Илюша, — сказал майор. — Уж коли музы помалкивают, то и амурам надобно пришипиться. Вот искупаем Европу в море…

— Тогда уж наверное папеньке выйдет амнистия, — возмечтал Илья.

— От каменного попа дождешься железной просфорки, — проворчал поручик Левушка и задумался. — Ах, право, от каких мелочей зависела в тот день судьба России! Осмелься кто-нибудь скомандовать "пли!"…

— Так вы сожалеете об неудаче предприятия? — подался вперед Илья.

— Нет проку сожалеть о том, чего не в силах изменить человек, — ответил поручик.

— А вот если бы покойничек сходил с бубен… — ехидно ввернул цитацию Петр Кронидович.

— Да кабы Бонапарт не промочил ноги… — в тон ему добавил поручик. — История идет подобно пиесе: сколько бы отсебятины ни несли актеры, а все одно будет антракт с буфетом.

— А вот Гегель полагает, что история уже пришла к антракту, только без буфета, — сказал Илья и покраснел.

— Говно ваш Гегель, — отмахнулся поручик. — Во всякое столетие находится умник объявить конец всему. Позавчера Марк Аврелий, вчера Аквинат, сегодня Гегель, завтра какой-нибудь, прости, господи, японец объявится. А река времен течет, и нет ей дела до ваших гегелей…

— Право, господа, я словно среди петербуржских студентов нахожусь, — сказал Илья. — Совершенно одни разговоры. Должно быть, дух дня таков.

— Чем еще прикажете заниматься на позициях? Балы здесь редки. Театр один, да и тот военных действий. А под бомбами даже обозный мерин философствует: "Господи, пронеси!" — и с этими словами поручик перекрестился.

— А вот мне, господа, как-то больше о солдатских сухарях думается да об порохе — чтоб хватило, — подвел итог Петр Кронидович. — Недостанет того либо другого — из философов придется брустверы выкладывать.

…Разговор этот припомнился много позже, когда для встречи Панкратова-старшего в Сабуровку съехались все члены семейства.

ИЗ ЗАПИСОК ДОКТОРА ИВАНА СТРЕЛЬЦОВА

Когда все кончается и когда проходят возбуждение и страх, можно объяснить себе и другим, почему ты делал то-то и то-то, побежал туда-то, затаился, лег на амбразуру или поднял руки. Я знаю, что есть люди — профи разного профиля — которые действительно полностью контролируют себя в такие минуты. Но для этого нужны либо танталовые нервы, либо очень хороший курс спецподготовки.

Нервы мои были весьма средние, а подготовка только самая общая. Но еще в Афгане я узнал о себе кое-что интересное, а именно: в минуты опасности я безотчетно веду себя весьма рационально. Откуда что берется…

Во всяком случае, не из головы.

Я могу рассказать, каквсе произошло, но вряд ли сумею отчитаться, почемусделал что-то именно так, а не иначе. И еще стоит добавить: в эти минуты я все понимаю, но ничего не чувствую. Придумывать же всякие переживания мне в лом.

Я не так уж ослеп, как мне показалось в первые секунды: темнота продолжалась очень недолго, так что и зрачки не расширились по-настоящему и ретин не выделился в достаточных для ночного видения количествах. Да еще от разрыва гранаты загорелось что-то в холле…

Сестричку, которая попыталась было подняться и куда-то бежать, я сунул под кровать. Крикнул: всем на пол! В палате было шесть коек. В коридоре кричали, потом грохнул выстрел, и наступило молчание. Пожар разгорался. Кто-то красиво перепрыгнул через подоконник, выпрямился по ту сторону огня. Все то же: в черном и с черной шапочкой-маской на голове. Потом он стремительно лег, на спине его оказался другой, два раза быстро ударил кулаком. И — откатился куда-то под стену.

Это был Рифат. А граната была, конечно, просто шоковым взрывпакетом — о чем говорит нам душный запах сгоревшего магния…

Я помаячил в двери, чтобы он увидел меня. Он увидел: поднялась рука с пальцами, сомкнутыми колечком. Потом — указательный палец в сторону шума, и выкинуто — два. Возможно… Потом прямая ладонь: ждать.

Да. Они вбегают в палаты, рассматривают больных, заглядывают под кровати — не прячется ли там какой гад вроде меня… Секунд десять — и в следующую дверь… еще десять — и в следующую…

То есть, конечно, один вбегает в палату, другой его прикрывает.

Дверь, дверь, еще дверь — и мы…

Надо было не только автомат отбирать, надо было и рожок нашарить. С десяток патронов он, гаденыш, сжег.

Я его не любил только и исключительно за то, что он сжег патроны.