Серия «Гиперборейская чума» [3 книги]

— Вот те на те, хрен в томате! А мне Вадик Сочинский звонил — мол, повторил ты в мирное время подвиг Сергея Лазо. Я ему не поверил. Засунешь тебя в печку, как же. Отметить бы надо воскрешение!

— Отметим, как уж не отметить. А чего вдруг решили, что меня… того?

— Да кости, говорят, твои в кочегарке нашли…

— А, это хорошо. Ты только все равно не болтай, что я был у тебя. Найдется еще какой неверующий…

— Постой, Илья. Есть у нас, уважаемый Иона Измаилович, вопрос к вам как к эксперту, — вежливо сказал Николай Степанович. — Не могли бы вы по этому вот ключу определить, где именно находится замочек под него?

— По мужику определить, где его баба… — проворчал Иона, беря ключ и вертя перед глазами. — Хороша задачка… — Он вынул из кармана халата очки, прищурился. — А вы сами-то пытались определить? Или сразу ко мне ломанулись? Нет, я смеюсь с этих людей! Вот же, на торце этой хренотени великим, могучим и свободным написано: «КАКОБАНКЪ».

— Твою мать! — сказал Коминт. — Зря человека с бабы сняли.

— Ты знаешь, где это? — спросил Николай Степанович.

— Я знаю, — сказал Иона. — Нагрели они нас однажды, тружеников арены. Из-за них в Стокгольме белые тигры чуть с голоду не сдохли. Но там крыша — только на танке приезжать…

— Командир, — прошептал, склоняясь к самому уху Николая Степановича, Илья. — Может, зря они жить остались? Стукнут кому-нибудь, со зла или по случаю…

— Вам бы все резать, — вздохнул Николай Степанович. — Не бойся, боец, утром помнить ничего не будут. Поудивляются немного, почему столько рюмок на столе, а потом успокоятся.

— Да? — недоверчиво сказал Илья. — А все же ножичком надежнее.

— А книжку «Как избавиться от трупа?» ты читал?

— Что? — обрадовался Илья. — Уже такие книжки продают?

— Вот на том лотке, от которого вы меня оттащили, такая лежала.

— С ума сдуреть…

Банк взяли сразу после открытия. Служитель враз признал в Николае Степановиче владельца ключа и проводил его в хранилище. Вернулся Николай Степанович обескураженный.

— Пусто? — ахнул Коминт.

Николай Степанович отдал ему кейс.

— Значит, не пусто, — Коминт взвесил кейс на руке.

— Считай, что пусто. Деньги и бумаги, больше ничего. Пошли домой, разбираться будем.

Дома их встретила коминтова Ашхен. Она пыталась выглядеть грозной, но ничего у нее не получалось: улыбку было не сдержать.

— И где вы шляетесь по всей ночи, добро бы молодые были…

— Да мы… вот тут…

— На поправку пошла ваша Лидочка, Николай Степанович, — сказала Ашхен, засияв. — Доктора прямо-таки изумляются.

— Это хорошо, — сказал Николай Степанович. — Это просто замечательно… — мыслями он был далеко. — Я позвоню от вас домой?

— Степаныч… — сказал Коминт укоризненно.

Дома все было по-прежнему. Доктор не обнадеживал, но и не пугал. Что ж…

Николай Степанович предполагал, что его кровь попридержит порчу дней на десять-пятнадцать.

Неделя уже прошла.

— Доктор, я лечу в Штаты за новым препаратом. Мне подсказали в Москве, что есть такой — пока еще неофициальный. Прошу вас, продержитесь до моего возвращения.

— Да мы и так делаем все… — голос доктора был не слишком уверенный.

— Дайте мне номер счета вашей больницы, я переведу деньги. На кровь, на все. И не валяйте дурака, я знаю, что у вас даже зеленки нет… Или лучше не на больницу?

Потом, закончив разговор, повернулся к компании.

— Я в Штаты не полечу, — сразу предупредил Илья. — Меня там каждая собака знает. На трапе возьмут…

— Всю жизнь приходится врать, — грустно сказал Николай Степанович. — В юности врал, чтобы понравиться девушкам. Теперь вру, чтобы понравиться сам не знаю кому… В Штатах нам делать нечего, Илья. Хотя… Что-то ведь происходит, правда? Что-то меняется…

Что-то действительно менялось, медленно, непонятно и неотвратимо. Первый звоночек — в понимании Николая Степановича — раздался в тридцатом, когда при переходе из рума московского в рум провиденский пропал Яков Вильгельмович, пропал с ценнейшим грузом, и миссию его пришлось продублировать Гумилеву на памятном пароходе «Кэт оф Чешир»…

Когда я был влюблен…. (Атлантика, 1930, апрель.)

Вечерами мне казалось, что я плыву на чумном корабле. В ресторане нас собиралась едва ли десятая часть, самые стойкие бойцы. Коньяк, лучшее средство от морской болезни, мистеру Атсону наливали во фляжку, которую носил с собой в те годы каждый уважающий себя американский мужчина, и он пил прямо из фляжки, чтобы не расплескивать. Капитан уже объявил, что плавание наше продлится не шестнадцать, а все восемнадцать дней. Для мучеников это был удар.

И день, когда с утра прекратился ветер, а к вечеру улеглось и волнение, стал настоящим праздником жизни.

Ну, разве что не жгли на палубе костры и не плясали голые на черепах. Все остальное — было.