Серия «Рассекреченные жизни»

Семичастный создал здесь свою верную команду. Теперь можно двигаться дальше. Дошла очередь и до ПГУ КГБ. Памятуя, что в первые годы советской власти разведка была многонациональной и что в руководстве органов госбезопасности было много выходцев с Кавказа и из Прибалтики, Семичастный решил поставить во главе разведки кого-либо из земляков Дзержинского, полагая, что данное назначение будет воспринято с энтузиазмом. Во исполнение этой идеи на должность первого заместителя начальника разведки был выписан из Литвы местный чекист генерал-майор Альфонсас Бернардович Рандакявичус. Это был вежливый, обстоятельный, внимательный к собеседнику и приятный во всех отношениях человек, с уважением к тому же относившийся к профессионалам разведки.

Однако дел разведки Рандакявичус не знал, внешней политикой никогда не занимался, иностранными языками не владел. Но эти обстоятельства Семичастного не смущали. Если сам он может руководить КГБ, не имея соответствующего профессионального опыта, то почему чекист Рандакявичус не может руководить разведкой? Второе оказалось более трудным. В разведке всегда ценились профессионалы своего цеха, и если начальник не может дать дельного совета подчиненному, помочь ему преодолеть трудности разведывательного дела, то, будь он трижды хорошим человеком, уважением и авторитетом в разведке он пользоваться никогда не будет. Такая участь постигла и кандидата на должность начальника разведки.

169

Реально осознавая трудности своей новой службы, Рандакявичус томился и нервничал. Сказывались на его неуверенном состоянии и изъяны в русском языке. Боясь сделать какую-либо ошибку в оценке событий, он очень тщательно выбирал слова и обычно начинал свою речь с осторожного словосочетания «по-видимому».

Когда Семичастный понял, что из Рандакявичуса нового Дзержинского не получится, он мысленно с ним распрощался и начал готовить новую команду руководства разведкой, но почему-то все время происходила утечка информации, и новых кандидатов в руководители начинали заблаговременно поздравлять, что выводило из равновесия действующих начальников. Реформа ПГУ по замыслу Семичастного осталась неосуществленной. Кто-то наверху этому противился, и нам было известно, почему: Брежнев и его окружение не хотели усиления связки Шелепин-Семичастный.

Но это было после… А в момент снятия Хрущева Семичастный еще чувствовал себя более чем уверенно, поскольку сам принимал деятельное участие в отстранении «нашего Никиты Сергеевича» от власти и содействовал приходу Брежнева на высший партийный пост. Сразу должен сказать, однако, что роль Семичастного в этом деле в некоторых исследованиях и так называемых «художественных» произведениях сильно преувеличена. Злым демоном, меняющим одного вождя на другого, он не был…

Ханжество и лицемерие нашей действительности тех дней проявилось, в частности, и в том, что одни и те же люди в одно и то же время готовили отстранение Хрущева от власти и продолжали его возвеличивать. За несколько месяцев до снятия генсека в стране было пышно отпраздновано 70-летие Хрущева: он был увешан очередными звездами, со всех концов нашей бывшей необъятной родины и из всех стран мира шли в его адрес поздравительные телеграммы, и в рамках этих торжеств всей планете показывали исполненный душевной теплоты документальный фильм со скромным и выразительным названием «Наш дорогой Никита Сергеевич». Правда, отклики на него были разные. Сидевший рядом со мной на просмотре фильма в посольстве СССР в Тунисе третий секретарь польского посольства, глядя на кадры бескрайних целинных полей, сказал мне

170

вкрадчивым голосом на хорошем русском языке, но с ядовитым акцентом: «У нас в Польше по этому поводу говорят так: посеяли на целине, а собрали в Канаде!»

И вот уже идет очередной партийный актив КГБ в так хорошо знакомом зале клуба имени Дзержинского, и председатель КГБ со всей партийной принципиальностью обличает Хрущева как волюнтариста, сумасброда, развалившего все и вся, никого не слушавшего, кроме ближайших родственников во главе с главным советчиком и тоже волюнтаристом Аджубеем…

Естественно, на предыдущих активах и торжественных заседаниях тот же Семичастный восхвалял Хрущева как новатора, коммуниста ленинского типа, лучшего друга советских чекистов, который лично руководит органами безопасности и заботится о них и… пошло-поехало… Специально подготовленные активисты в конце речи выкрикивали с мест: «Да здравствует!..» и так далее.

Когда Семичастный провозгласил анафему Хрущеву, многие сидящие в зале подумали, что на этот раз мы решительно покончили со всеми культами личности и больше партия ошибаться не будет. И вдруг встает солидный мужчина в расцвете сил и громогласно вопит на весь зал: «Да здравствует новый генеральный секретарь ЦК КПСС, верный ленинец, товарищ Леонид Ильич Брежнев!» Зал оцепенел, а потом все зашикали на восклицавшего и затопали ногами. Прошло два-три года, и все снова вернулось на «круги своя»: и возгласы, и умиление, и бурные, долго не смолкающие аплодисменты.