Серёжка Покусаев, его жизнь и страдания

Серёжка опять ни слова. Что он может сделать, если у него всё само врётся. Не хочет, а оно врётся. Даже сам удивляется.

Мать походила по комнате, затем села к столу, опёрлась на ладони и заплакала.

— Я в твои годы разве так жила! — сказала она сквозь слезы. — Я картофельные очистки ела! Я в лаптях ходила, образина ты бестолковая!

У Серёжки кошки на душе скребли. Он и сам понимал, что он образина и сам во всём виноват. Он хотел подойти к матери, открыто заявить ей об этом и дать последнее честное-пречестное. Но он не успел. Мать вытерла ладонью глаза, поднялась и голосом суровым и решительным сказала:

— Уходи из дому! Уходи, чтобы глаза мои тебя больше не видели!

* * *

Отлучённый от дома, Серёжка грустил во дворе на скамеечке. Ребят не было. Все ушли в цирк. За деньги.

Пока ещё Серёжка сомневался, не знал твердо, что с ним стряслось. Возможно, мать припугнула его. А возможно, выгнала насовсем. Такие случаи тоже бывают…

Прошлая жизнь, которая теперь ускользала из-под ног, казалась Серёжке прекрасной и недоступной. Ему было жаль всего: и кровати с тёплым ватным одеялом, и стола, за которым он готовил уроки, и отца и мать.

Неужели выгнала совсем?

Ну что ж, если так складывается жизнь, он уйдёт. Поступит на завод учеником, определится в общежитие, а потом напишет домашним письмо:

«Дорогие мама и папа!

Вы не беспокойтесь, я уже начал самостоятельную трудовую жизнь. А деньги за чёрные тапочки, которые я случайно потерял на пляже, я вам возвращу. Оставайтесь живы и здоровы. Передавайте привет Изе Кацнельсону.

Ваш Сергей Покусаев».

Письмо Серёжке нравилось, Строгое, деловое, без лишних слов и рассусоливаний, Можно ещё напомнить про учебники и футбольный мяч под кроватью. Пусть не выбрасывают. Он зайдёт за ними когда-нибудь или пришлёт Изю Кацнельсона. А больше ему ничего не надо. Он прощает родных, потому что и взрослые иногда ошибаются и даже теряют тапочки.

Серёжка продумал окончательный текст. Весь, до последней точки. Теперь надо было приниматься за дело, переносить мысли на бумагу. Бумаги и чернил у него не было. Но это не важно. Можно написать на куске коры углём или кровью. Это даже лучше.

И всё же Серёжка пока медлил. В принципе он порядочный сын и должен в первую очередь думать о родителях. Письмо придёт не скоро. Мама и папа будут всё это время волноваться и переживать. Лучше всего заявить родителям о своем бесповоротном решении устно.

Прийти и сказать:

«Мама и папа, я ухожу. Разрешите мне взять учебники и футбольный мяч, который лежит под кроватью…»

Можно, пожалуй, даже не ожидать отца. Он придёт с завода не скоро, будет возражать или вообще вздует ремнём с медной солдатской пряжкой. Серёжка скажет всё матери. Она изгнала его из дому, пусть она сама успокаивает отца.

Серёжка взвесил все «за» и «против» и решительно поднялся со своего насеста. Он шёл в родительский дом для окончательного объяснения.

Трудно передать состояние души в подобные трагические минуты. Тем более такой сложной и противоречивой, как у Серёжки. С каждым шагом по лестнице он чувствовал, что его безвозвратно покидают физические и моральные силы. В дом он приплёлся совсем измочаленный и размягченный, будто бы его пропустили через мясорубку.

Мать резала свёклу для борща. Она даже не обернулась и не посмотрела на Серёжку. Только нож застучал по доске ещё громче и отрывистей. Серёжка постоял возле притолоки, а потом вдруг протянул каким-то противным и неестественным для себя голосом:

— Мама, прости. Я больше не буду…

Мать не обернулась. Нож всё стучал и стучал по доске. Свёкле, казалось, не было ни конца ни края.

— Прости, я не буду…

Мать бросила нож и наконец обернулась. Лицо её побелело. На щеках, там, где сидели раньше маленькие веснушки, выкруглялись красные пятнышки.

— Уходи сейчас же! — крикнула она. — Придёт отец, он с тебя три шкуры спустит. Я ему всё расскажу!

Серёжка поплёлся в свою комнату. Похоже, мать отменила своё решение и не выгоняла больше из дому. Это в корне меняло дело. Серёжка сел к столу и стал размышлять, как ему жить в новых обстоятельствах.

На глаза Серёжке попалась газета. Газетами как таковыми он не увлекался. Он лишь просматривал последнюю страницу. Те места, где печатались объявления о цирке и кино. Теперь, когда жизнь наставила столько вопросов и восклицательных знаков, читать о цирке и кино было бессмысленно. Серёжка просмотрел фотографии и углубился в объявления о работе.

Народу всякого требовалось уйма. Экскаваторный завод приглашал токарей и плотников. «Электросигнал» требовал электриков, а швейная фабрика — закройщика и мотористок. Серёжка умел вставлять в пробки проволочные жучки, пилил, когда была охота, напильником, но толком ни одной этой профессии пока не знал.