Серьёзная игра

— Лидия. Помнишь ты тот день, десять лет назад, в кабинете у Торстена Хедмана?..

— Да, я помню… Смутно, правда. Но я помню.

— Помнишь ты, как я тебя о чем-то спросил и что ты на это ответила?

— Да… Нет, я не помню!

— Я спросил тебя о чем-то. Я попросил тебя о чем-то. А ты ответила: «Я бы хотела. Но я боюсь».

На губах ее заиграла неясная усмешка.

— Правда, я так сказала?

— Да.

— Вот как… Да-да, тогда я так сказала…

Он удержался было, но все-таки спросил:

— Может быть, с тех нор ты сделалась смелей?

Он старался поймать ее взгляд, но она глядела прямо перед собой в полутемную залу, все с той же неясной усмешкой на губах.

— Может быть, — ответила она.

И у него перепуганно, страстно заколотилось сердце. Он молчал. Она молчала тоже.

— Скажи мне, пожалуйста, одну вещь, — потом сказала она. — Где находится Тауницкое озеро?

— Тауницкое озеро?

Названье показалось ему странно знакомым, но он никак не мог вспомнить, где он слышал или читал его.

— Нет, — признался он наконец. — Я не знаю… Но, верно, где-то в Германии или Швейцарии. А к чему тебе? Ты думаешь туда поехать?

— О, я бы хотела, — ответила она. — Если б только узнать — где оно!

— Но разве это так трудно?

— Боюсь, что очень трудно, — сказала она. — Сегодня ночью я не спала, я лежала и думала про одно место из Ибсеновой драмы «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». И все время, все время у меня звенело в ушах: «Дивная, дивная была жизнь на Тауницком озере!» И я подумала: верно, такого озера нет на свете. И, верно, в этом-то вся прелесть.

— А, вот как… Что ж, я думаю, ты права. Такое озеро нелегко отыскать на карте.

Оба притихли.

Потом она прошептала, казалось, и не заботясь о том, чтобы он расслышал:

— Но один-то раз, один-единственный раз можно попробовать отыскать его, свое Тауницкое озеро…

Он молча погладил ее руку.

— Лидия, милая, — бормотал он, — Лидия, Лидия… — Потом он спросил: — Как тебе живется с твоим мужем?

— Очень хорошо, — ответила она. И, чуть надменно улыбнувшись, она добавила: — общество его так полезно. Он так много знает и умеет.

— И ведь у вас было грандиозное свадебное путешествие?

— Да. Копенгаген, Гамбург, Бремен, Голландия, Бельгия, Париж! Ривьера, Милан, Флоренция, Рим! И потом от Бриндизи к Египетским пирамидам. Три тысячелетия, или четыре, или шесть — забыла — смотрели с пирамид на бедную Лидию Стилле. Ну, а потом обратно через Венецию, Вену, Прагу, Дрезден, Берлин и Треллеборг…

— До Тауницкого озера, однако, вы так и не добрались?

— Нет, там мы не побывали. В Бедекере оно не указано.

Теперь, кроме них, в зале никого не было. Засидевшиеся за завтраком двое господ ушли.

За окнами плыл заупокойный звон.

Он все еще держал ее левую руку в своей правой.

Он поднес ее к лицу и разглядывал перстенек со смарагдом.

— Красивое кольцо, — сказал он.

— Да. Маркус мне его подарил, когда я дала ему согласие.

Он секунду помедлил, потом сказал:

— Он был, выходит, так убежден в твоем согласии, что заранее припас дорогое кольцо?

— Нет, оно у него было еще прежде. Он рассказал мне целую романтическую историю, и она произвела на меня впечатление — тогда… Он любил одну девушку, давно, двадцать или тридцать лет назад, и для нее-то он купил это кольцо. Но он не успел ей его подарить, она его обманула. И он взял с меня клятву, что, если я когда обману его, я уже не буду носить кольца.

— И ты держишь клятву?..

Она смотрела прямо перед собой и не отвечала. Потом она сказала:

— Мне бы так хотелось рассказать тебе немного о моей жизни. Не теперь. Потом. Когда-нибудь. Или нет, я тебе напишу. У нас в Шернвике зимой такие длинные вечера. Вот я и сяду как-нибудь и напишу тебе. А ты не отвечай, это нельзя. Он такой ревнивый, и он следит за каждым моим письмом. Он их не вскрывает, нет, и не требует, чтобы я ему их читала. Но он за ними следит.

— Так ли хорошо тебе с твоим мужем, Лидия?..

— Бывает, — сказала она, — что мы заговариваем о разводе — зимой в Шернвике такие длинные вечера! Но всегда мы разговариваем об этом спокойно, деловито. И кончается все тем, что я остаюсь. Он умеет убеждать, мне его не переспорить. И он отец моей дочери. И у него деньги, понимаешь, деньги.

Он провел ее ладонью по своим глазам. Никто их не видел.

Вошли двое — уже обедать — и сели неподалеку. Он вынул из кармана блокнот, достал оттуда вдвое сложенный рисунок и положил перед ней на стол.

— Помнишь? — спросил он. Она тихонько кивнула.

— Спасибо, что хранишь…

— Много лет я носил его с собой, в блокноте.

Она перевернула листок и прочла свою выцветшую надпись и под ней четыре его строчки и потом долго сидела, молча глядя в пустоту.

— Но ты ведь добилась того, чего хотела, — сказал он. — Ты вырвалась далеко, вырвалась прочь. Или тебя тянет еще дальше?

Она не ответила, она только шепотом повторила последние слова его стихов:

Осеннею давней порой…

— Когда ты написал это? — спросила она.

— Несколько лет назад. Кажется, почти тотчас после женитьбы.

Она все думала, думала.