Серотонин

Дело в том, что мой отпуск заканчивался как раз по истечении срока контракта; так что с формальной точки зрения мне незачем было возвращаться. Он, конечно, был слегка сбит с толку, я все-таки застал его врасплох, но ему не впервой. Минсельхоз хорошо платит внештатникам, если они достаточно компетентны и могут работать в оперативном режиме, гораздо лучше, чем своим чиновникам; но тягаться с частным сектором или даже с иностранным посольством им трудно – решив кого-нибудь заполучить, эти за тратами не постоят, помню, моему однокурснику посольство США посулило, как говорится, золотые горы, он, впрочем, не оправдал доверия, калифорнийские вина по-прежнему плохо продавались во Франции, да и от говядины Среднего Запада что-то никто пока не пришел в восторг, а вот у аргентинской говядины дело шло на лад, хотя и по загадочным причинам – потребитель вообще существо своенравное, гораздо своенравнее говядины, но некоторые советники по связям с общественностью нашли вполне убедительное объяснение этому, они считали, что образ ковбоя уже приелся, все давно усвоили, что Средний Запад – это непонятная безликая территория, застроенная мясокомбинатами, а что вы хотите, от любителей бургеров ведь отбою нет, надо смотреть правде в глаза, ловля коров при помощи лассо – это вчерашний день. А вот при виде гаучо (может, тут сыграла свою роль магия латиноамериканского образа?) у европейского потребителя по-прежнему разыгрывается воображение, ему грезятся бескрайние необозримые просторы и гордая свободолюбивая скотина, гарцующая в пампасах (при условии, что коровы умеют гарцевать, этот пункт требует уточнения), так или иначе, аргентинской говядине был дан зеленый свет.

В последнюю секунду, когда я уже стоял в дверях, мой бывший начальник все же пожал мне руку и, собравшись с духом, пожелал мне напоследок удачи на новом поприще.

Я освободил свой кабинет минут за десять, не больше. Было около четырех, еще и день не кончился, а я уже полностью переиначил свою жизнь.

Следы своей прошлой общественной жизни я стер без особых затруднений, благодаря интернету все значительно упростилось, и счета, налоговые декларации и прочие формуляры заполнялись теперь онлайн, надобность в почтовом адресе отпала, хватало электронного. У меня, однако, все еще было тело, и оное тело испытывало определенные потребности, так что самой трудоемкой частью моего побега оказались поиски в Париже отеля, куда пускали бы курящих. Мне пришлось сделать добрую сотню звонков, каждый раз напарываясь на торжествующее презрение дежурных, которые с нескрываемым удовольствием злорадно твердили: «Нет, месье, это невозможно, все номера отеля являются некурящими, ваш звонок очень важен для нас», – короче, я провел за этим занятием целых два дня и только на рассвете третьего, когда уже всерьез задумался, не податься ли в бомжи (бомж с семьюстами тысячами евро на счету – это весьма пикантно), я вспомнил про «Меркюр-Маре-Пуатвен» в городе Ньор, где еще недавно принимали курильщиков, может, хоть с сетью «Меркюр» мне повезет.

И точно, просидев в интернете еще несколько часов, я выяснил, что если подавляющее большинство парижских отелей «Меркюр» и превратилось в зону для некурящих, то из этого правила существовали исключения. Таким образом, своим спасением я буду обязан даже не какому-нибудь независимому отелю-одиночке, а просто мелкому клерку, питающему отвращение к приказам начальства, то есть непокорности и бунту индивидуального морального сознания, уже описанных в ряде экзистенциалистских послевоенных пьес.

Отель находился на авеню Сестры Розалии в 13-м округе, возле площади Италии, я на авеню этой никогда не бывал, и сестру такую не знал, но площадь Италии вполне меня устраивала, на таком значительном расстоянии от квартала Богренель можно было не опасаться случайной встречи с Юдзу, она тусовалась только в Маре и на Сен-Жермене, и, добавив к этим кварталам пару секс-вечеринок в 16-м и 17-м округах, можно было по полученным точкам легко прочертить ее маршрут, так что на площади Италии мне будет так же спокойно, как в Везуле или Роморантене.