Серотонин

– У меня есть одна колбаска, – ответил я. Так после долгой разлуки произошла моя встреча с тем, кто был когда-то и по-прежнему оставался в каком-то смысле (но скорее по умолчанию) моим лучшим другом.

– Что-нибудь выпьешь? – продолжал он; вот с этим у него было явно все в порядке, когда я вошел, он уже допивал бутылку «Зубровки», я же предпочел шабли.

Выпивая, он был поглощен смазкой и сборкой огнестрельного оружия, в котором я, насмотревшись телесериалов, узнал автомат.

– Это «шмайссер S4». Калибр двести двадцать три Ремингтон, – зачем-то уточнил он.

Чтобы немножко разрядить атмосферу, я отрезал несколько кружков колбасы. Внешне Эмерик изменился, лицо его огрубело и покрылось красными прожилками, но больше всего меня напугал его взгляд, пустой, безжизненный взгляд, который, казалось, невозможно отвлечь, разве что на пару секунд, от созерцания пустоты. Я подумал, что задавать ему вопросы бессмысленно, главное я уже и так понял, но все-таки надо было хотя бы попытаться завязать разговор, наше упорное молчание уже давило на нервы; бесконечно подливая себе – он водки, я вина, – мы, два вымотанных мужика под пятьдесят, клевали носом.

– Завтра поговорим, – заключил наконец Эмерик, положив таким образом конец моим терзаниям.

Он ехал впереди, показывая дорогу, за рулем пикапа «ниссан-навара». Я следовал за ним по узкой ухабистой тропе, мы еле помещались на ней, и колючие ветки кустарников хлестали по кузову. Проехав так пять километров, он выключил двигатель и вышел, я присоединился к нему: мы стояли на краю просторного полукруглого амфитеатра, его поросшие травой склоны полого спускались к океану. Вдали, в свете полной луны блестели волны, но домики, разбросанные в сотне метров друг от друга, можно было различить с трудом.

– У меня тут двадцать четыре бунгало, – сказал Эмерик, – мы так и не получили субсидий на строительство отеля, они решили, что гостиницы в замке Брикбек вполне достаточно для северного Манша, и нам пришлось переключиться на бунгало. Дела идут неплохо, собственно, только бунгало и приносят немного бабла, клиенты появляются уже на майские праздники, а как-то раз в июле даже не было свободных мест. Конечно, зимой тут нет ни души – хотя, как ни странно, сейчас мы сдали домик какому-то одинокому немцу, по-моему, он орнитолог-любитель, иногда я вижу его на лугах с биноклем и телеобъективами, но он тебя не потревожит, по-моему, с тех пор как он приехал, мы словом не перемолвились, он просто кивает мне, проходя мимо, и все.

Вблизи бунгало оказались прямоугольными коробочками, почти кубиками, обшитыми лакированными сосновыми досками. Внутри, где все тоже было из светлого дерева, в относительно просторной комнате стояла двуспальная кровать, диван, стол и четыре стула, тоже деревянные, а также плитка и холодильник. Эмерик включил электрический счетчик. Над кроватью висел маленький телевизор на подвижном кронштейне.

– В одном домике есть еще детская с двухъярусной кроватью, а в другом – две детские с четырьмя спальными местами; учитывая демографические показатели, этого должно хватить. К сожалению, вай-фая тут нет, – огорченно сказал он. Я что-то безразлично буркнул в ответ. – Из-за этого я теряю кучу клиентов, – продолжал Эмерик, – многие прежде всего спрашивают про интернет, но пока что в сельской местности Манша высокоскоростную сеть прокладывать не торопятся. Зато здесь тепло, – добавил он, показывая на электрорадиатор, – на отопление еще никто не жаловался, во время строительства мы позаботились о теплоизоляции, это главное.

Внезапно он умолк. Я почувствовал, что он сейчас заговорит о Сесиль, и тоже выжидающе замолчал.

– Завтра поговорим, – повторил он глухим голосом. – Спокойной тебе ночи.