Серп демонов и молот ведьм

– Ну-ка говорите, как надо писать статьи? Чтобы «понятно» или «интересно»? – А вам с собой интересно? Или уже догадались, что за птица… – Зачем писать, если никто не читает. Все зарабатывают. Буквы барабанить – анахронизм. Мазохизм, остракизм и схима, вбитая в голову и упрямые плечи. – Вдалбливаете в башки отпечатки научных бредней, то есть сначала ученые молодцы превращают божий мир в трехмерную для детского убогого рукоделия модель, а потом подобные вам раскатывают в газетах плоскую фотку этих ученых шалостей и неточно притянутых к предполагаемым кривым замеров. – А вдруг кто начитается вашего киселя и сдвинется слабым разумом, заболеет недержанием клятв и тасканием крестов истин. Что ответите на суде чести? – А если прочтет мальчик и заплачет? От захватывающих юный взгляд горизонтов, от яда надежд. Вы же мечтаете, чтобы над опусами рыдали и орошали бредни росой влаги. Вам подавай экстаз. Может, втемяшилось, что одна слеза ребенка не стоит и буквы с вашими завлекательно-образовательными потугами? Мальчик заплачет, потом зарыдает, уткнется мамаше в плечо и дельно скажет: «Этот зовет меня туда, где сам ничего не понимает. Заманивает в лес узнавания, в страшную тайгу тайн с подлеском спутавшихся истин. В криво скроенную избушку научной полулжи, прыгающую на козьих ножках полупознания». – Вы вампир, высасывающий из растущих людей соки простоты и силы. Путаник и оборзеватель ведьмы-природы.

Сидоров, как мог, отбрехивался. Но когда мимо помчались первые загородные перелески, особа замолчала, погладила руль своего норовистого «Субару» и сбросила скорость. Взгляд ее заскользил по улетающим пятнам сосновых рощиц.

– Редко бываете за городом? – спросил Алексей, пытаясь убрать из фразы вежливость.

– Живу за городом. Но некогда смотреть на все это. Если существуешь на три дома… а муж на четыре. А ты?

– Да, – пропел пассажир. – Лес, путаница облаков, игра вон теней на стекле… Все это… Вселяет тишину. Благовест какой-то, покой…

Екатерину Петровну отчего-то ударил этот пустой тон, как и всякую, в голове которых бродят соки легких фракций, она уже вполне забыла свою недавнюю хамоватость. Резко вывернула на обочину, заглушила машину.

– Давай не будем, а?! – сказала. – Про все это: «Только после вас… мы как вы… и позвольте заметить». Давай на ты. Я – Катя, – и протянула узкую ладонь.

Сидоров посмотрел на ладонь с опаской, как уже подученный ребенок на не свой леденец, но все же пожал легким касанием.

– Я – Леша… Алексей… Да все равно. А можно пока «Катя – вы»?

– Если ты дурак, то можно. Но Вы же умный. А иначе кому все это…

Завела нежно проворковавшую машину и потащила ее дальше.

Через полчаса они, мягко качаясь на качелях ухабов, пролезли через отщепившуюся от магистрали грунтовку и замерли у разваливающейся, потерявшей барабан и всю восточную стену церковки, зачинавшей деревню. Возле церкви увидели они худого, кажущегося выше ростом мужчину, что-то мешающего в корыте и перетаскивающего. Тот с расстояния вежливо поздоровался мягким, с обертонами, не вяжущимся с худобой голосом:

– Здравствуйте, – и произвел полупоклон, совсем не похожий на вежливый кивок.

Прибывшие в нерешительности остановились. Сидоров с любопытством поглядел на осыпавшееся нынче прибежище молитв. Мужчина бросил перетаскивать, подошел и еще раз поздоровался. Одет он был в спортивные черные пузырчатые брюки, поверх них в черный сатиновый и глухо застегнутый халат древнего производственного покроя, приближаясь, стянул строительные плотные рукавицы и аккуратно устроил их на кирпичах.

– Мы Катя и Леша, – сообщила инициатор поездки. – А вы?

– Я Епитимий.

– Служите здесь. А по-реальному, батюшка? – влезла, как всегда, практикантка.

– Живу пока здесь, – спокойно протянул человек. – Так называют, зачем мне другое имя.

– Служите тут «божьим слугой»?

– Зачем Господу слуги? – тихо, но твердо подчеркнул Епитимий. – Он что, белоручка? Мы все его дети. Чада – разве слуги? Чада – свечи, которые он зажигает, а они… чадят.

– Дети-и?! – восхитилась особа. – Любимые?

– Заблудшие… но всегда возвращающиеся. Я здесь просто тружусь. Сезонный работник.

– Вот, – после паузы сообщила Катя, видимо, сдержавшись от реплики. И указывая зачем-то на свою одежду – джинсы, заправленные в кожаные, под старую моду, сапожки, и на черный короткий плащ в разлет с высокой стойкой воротника вокруг шеи. – Вот. Приехали побродить, увидеть деревеньку. Ничаево? Слышали, здесь есть особое место – какое-то райское.

Епитимий посерел лицом, черты как будто вдруг заострились, словно на глазах он тяжело заболел, но не пожелал раскрыть свою хворь.