Серп Земли. Баллада о вечном древе

Он взглянул на пластмассовую елочку, торчащую макушкой вниз, и подплыл к иллюминатору. Чернота висела над ними, только горизонт планеты с ясно различимой кривизной словно высвечивал, оживлял это пустое пространство. И, глядя как бы на кажущееся медленное могучее вращение Земли, он впервые подумал о том, что Новый год — это совсем не местная полночь. Нет, это нечто другое. Это корабль по имени Земля подплывал опять к тем же звездным берегам, от которых отчалил год назад. И опять — ни минуты остановки, опять мимо, мимо — в дальний путь, в бесконечную кругосветку. Бури и ненастья ждут человека на этом пути. Через год, когда корабль «Земля» снова пройдет под солнечным парусом мимо этих берегов, быть может, многих уже не досчитаемся. Но новые, вихрастые, отчаянные юнги отважно взбираются по вантам звездам навстречу…

Так что же такое Время? Круги? Да, оно в нас самих, в том, из чего состоит жизнь на Земле. Так прощай, старый год, здравствуй — новый! И поворачиваются, и уходят созвездия, как огни бесконечно большого города за вагонным окном…

«Интересно, — размышлял он, все ближе приникая к иллюминатору, — там, внизу, я никогда не задумывался, что средняя скорость движения Земли по орбите почти тридцать километров в секунду. И что относительно ближайших звезд Солнце вместе с Землей несется со скоростью девятнадцать с половиной километров в секунду в направлении созвездия Геркулеса…»

Солнечный ветер свистит в парусах…

СМЕХ

Не правда ли, нам казалось, что мы наблюдали все это не на телевизионном экране, а словно бы затаясь в другом конце «Салюта», когда с аквариумной плавностью к задраенному, точно в подводной лодке, люку подплыли двое, так похожие на аквалангистов. Один из них обернулся, и по добродушной улыбке, озарившей чуть одутловатое лицо, мы узнали Георгия Гречко. Справа от него старался зафиксироваться, тоже поглядывая на нас, Юрий Романенко. И все же в их взглядах и движениях угадывалось нечто большее, чем волнение перед многомиллионной аудиторией, следившей за каждым их жестом, — было заметно, что любопытство их крепко-накрепко уже привлечено совсем к другому — к похожей на стальное сомбреро крышке люка. Они притихли, завороженно прислушиваясь.

Нет, мы не слышали того, что слышали они. Совсем рядом, как в прихожей за дверью обычной квартиры, раздались озабоченные, мягко спорящие голоса. Как будто гости уже вошли, но еще сомневались — по правильному ли адресу, ибо хозяева не успели выйти навстречу. Но вот крышка люка медленно, будто и впрямь нерешительно открываемая дверь, поползла в сторону, откинулась, и в образовавшемся проеме показался сначала один, потом второй гость…

— Вот так всегда, — сказал Георгий, оборачиваясь к нам и словно извиняясь за входящих, — когда ждешь желанных гостей, они хоть немного, но опаздывают.

Алексей Губарев и Владимир Ремек вплыли в станцию.

Нет, они еще не вплыли… Им не дали вплыть нетерпеливо протянувшиеся к ним для объятий руки.

Теперь и до нас донеслись голоса, так знакомо напоминающие неуклюжую от радости и робости толкотню в передней, когда встречаются давно не видевшиеся люди, родные, близкие, долгожданные, и эти бессвязные, приглушенные нотки восторга, бурные короткие восклицания. В земном доме обычно топчутся, не зная, чем прервать затянувшуюся паузу встречи, а там, на станции, они словно придерживали друг друга, чтобы не разлететься в разные стороны даже от легкого хлопка по плечу.

Но и там, как ей было положено, тоже образовалась пауза едва заметного затишья, и в этом наэлектризованном, полном несказанного восторга молчании раздался чей-то рассыпчатый, как бы ниспадающий короткими каскадами смех. Сначала он напомнил смех ребенка, шаловливо отозвавшегося на дружеское щекотание, затеявшего веселую игру со взрослым. Или это был довольный смех взрослого, наблюдающего игривую проказу малыша… Но нет, в услышанном нами смехе звучало нечто особенное, совсем непохожее на то привычное, что мы в нем ощущаем. О человеке, так откровенно выражавшем свое настроение, нельзя было сказать, что он заливался или закатывался смехом. Он не захохотал, не прыснул неожиданно и тем более не захихикал. В этом гласном проявлении чувства действительно как с порожка на порожек ручьисто выплескивалось нечто космическое и земное одновременно. Смеялся Георгий Гречко.

Да, это был его, со знакомыми добрыми нотками голос, щедро добавлявший душевности к счастливому, неотрываемому от космических, вернее, земных гостей взгляду. Это был все же сдерживаемый непостижимой учтивостью порыв восторга от одного только вида товарищей, чуть ли не волчками крутившихся друг возле друга. Но разве это могло рассмешить?

И, поглядывая на всех четверых как будто и впрямь с противоположной стороны станции, мы подумали о том, что Георгий смеется совсем о другом. О чем? О чем он смеялся?