Серп Земли. Баллада о вечном древе

— Прошу простить, но это, кажется, моя работа, — покашливая, признался генерал. Будто о чем-то внезапно вспомнив, он подошел к балконному окну и показал рукой куда-то далеко вниз. — Вон там он тогда стоял. Отсюда видно…

И не то скульптор, не то архитектор тоже подошел к окну.

— Прекрасный вид, — сказал он и повернулся к своему товарищу. — Придется все ломать, абсолютно все, теперь я понял: нужна совершенно другая привязка…

А через неделю-другую, когда у дороги, ведущей в Звездный, почти у самого въезда, начали сколачивать из досок высокий забор, Валентина поняла, что совершила непоправимую ошибку, вняв просьбе генерала не покидать Звездный. С шестого этажа, с балкона ее квартиры, нагромождение досок, песка и цемента внушало новую боль.

Сколько же прошло времени до того часа, когда всю площадь у въезда в городок запрудили нарядные, словно был большой праздник, люди? После какого-то очередного полета космонавты впервые пришли туда словно бы для доклада. Крепко держа за руки дочерей, Валентина стояла в тесном окружении космонавтов, как бы прятавших ее от ветра, молчаливых и сосредоточенных. Она старалась реже смотреть туда, куда были обращены все взоры, где над толпой виднелась бронзовая Юрина голова. Лицо было холодным и отчужденным, как у всех скульптур, но что-то живое затеплилось в бронзе, когда ей открылась наконец вся фигура, и причину этого оживления Валентина поняла сразу.

Юрий стоял не на высоком постаменте, а как бы на одном уровне с ними, живыми. Он стоял почти на земле. Что-то в его облике напомнило ей уже когда-то виденное, но где и когда? Вот этот распахнутый ворот рубашки — он не любил галстуков и тесных воротников…

— По-моему, Юрий… Правда? — спросил генерал, наклонясь к ней.

Но в его голосе ей послышалось другое, невысказанное, обозначенное только намеком. И, уловив этот намек, она хотела тут же сказать, что теперь-то уедет наверняка, что ее миссия выполнена, а главное — она сдержала слово. А памятник — даже самый лучший, самый гениальный — не заменит живого Юрия. Но Валентина ничего этого не сказала, она только молча кивнула, сняла очки и начала протирать их, потому что уж очень мутнело в стеклах и у нее больше не было сил стоять.

Поздно вечером, уложив девочек, она вышла на балкон, чтобы посмотреть туда, где еще несколько часов назад кипело многолюдье. Сумерки скрыли землю, и, слившись с ней, растворился, растаял памятник. Только звезды мерцали над городком, словно и здесь напоминали космонавтам об их высоком долге и призвании. «Летчики не умирают, — вспомнила она, — не умирают, а превращаются в небо». Но почему как никогда одиноко и сиротливо ей именно сейчас?

Задремала она перед рассветом и во сне, перемешанном с явью, не то в яви, перемешанной со сном, увидела себя на балконе. Солнце окропило золотом верхушки сосен, побрызгало по траве, подрумянило бересту на березах. Было утро как утро, каких и не счесть, но что-то очень светлое поднималось в душе, и этот свет отзывался в каждом доме, в каждом окне. Она подняла голову, огляделась: да, теперь все окна Звездного глядели туда же, куда и она, — по тропе мимо любимых своих берез шел Юрий. Это был он — такой, каким она обычно видела его со своего балкона на шестом этаже. Юрий держал, словно прятал за спиной, цветы, он всегда приходил с цветами.

— Мам! — звонко крикнула одна из девочек. — Смотри, а папа идет и идет!

Нет, это действительно была явь. Они втроем стояли на балконе и смотрели на тропу, по которой мимо сосен и берез шел Юрий.

…Я стою у памятника Юрию Гагарину и смотрю на высокий дом, на шестом этаже которого мелькнула на балконе женская фигурка. Кто это? Валентина? Или Лена? А может, Галя? Сосны стали совсем высокими, и кажется, это от них ложится бронзовый отсвет на лицо Юрия. А березы все те же, только все тяжелей, все печальней их вдовьи косы…

ДВЕ МАТЕРИ

Грустный намечался праздник, грустнее и не придумаешь. Не дай, как говорится, бог, чтобы родители пережили своих детей. Юрию сейчас к сорока трем подходило бы, а Сергею Павловичу вот уже и семьдесят…

Но что поделаешь — не воротишь их назад, не вернешь. И, подумав, выбрала Анна Тимофеевна из невесть какого своего гардероба любимое платье с кружевным воротничком — то самое, в котором встречала Юрия после полета, — наказала внучке присматривать за домом и поехала в Москву в гости к Марии Николаевне на день рождения сына ее, Сергея Павловича Королева.

Поехать-то поехала, а сомнения все назад тянули: правильно ли поступает, нет ли в этом чего предосудительного? И правда, о чем они будут разговор говорить с Марией Николаевной, коли нет на свете уже ни того, ни другого? Тоска, а не разговор. Добро бы в будний день им свидеться, а то ведь на людях, да на каких: предупредили ее, Анну Тимофеевну, что встречу будет снимать телевидение.