Серп Земли. Баллада о вечном древе

Уже знакомый врач, еще молодой плечистый парень с большими, мускулистыми, но удивительно мягкими, словно бы прятавшими силу руками, рукава халата были засучены по локоть, провел меня в свой кабинет и усадил в кресло напротив. С надеждой всматривался я в его лицо, пытаясь понять состояние его души, между тем как он ронял редкие, обстоятельные слова:

— Все идет не так, как нужно, но идет… Очень медленные роды, очень… Самое, как вам сказать… критическое позади, теперь… время… Поверьте, мы делаем все возможное…

Где-то, не за пятнадцать — двадцать шагов за белой больничной дверью, а за тысячу километров отсюда, шел среди звезд, приближаясь к Земле, корабль. Маленький, удивительно беспомощный по нашим земным понятиям космонавт сидел в нем, потеряв ориентацию, задыхаясь, а главное — уже не имея никакой возможности вернуться назад к тем, кто послал его на планету Земля. Оставалось только одно — все-таки опуститься на Землю, и помочь этому должны были люди, конкретно — вот этот в белом халате человек по имени Юрий Федосеевич.

Я смотрел на большие, чисто вымытые руки врача и все сильнее и сильнее начинал верить в благополучный исход.

— Я думаю, что будет девочка, — сказал Юрий Федосеевич, поднимаясь с кресла. — Мальчик бы не выдержал таких перегрузок, честное слово…

Он заторопился опять туда, за белую дверь, в святая святых, и на мою просьбу разрешить остаться в его кабинете ответил категоричным, не терпящим возражения отказом.

— Вы посмотрите на себя, — сказал он, немного смягчась. — Вам нужен воздух и только воздух. Идите прогуляйтесь, полюбуйтесь на звезды и через два часа вернетесь. Вот вам ключ от служебного входа. Через два часа, хорошо?

«Почему через два, почему ровно через два? — раздумывал я, меряя редкими шагами улицу и поминутно поднося к глазам часы. — Неужели у них все так точно рассчитано, и впрямь как в районе приземления, когда ждут спускаемый аппарат? Значит, Танечке надо выдержать еще два часа… Два часа… А если не выдержит?»

А свет все проступал и проступал сквозь небо, и уже наливался новой жизнью его погасший, потерявший звезды купол. За пятнадцать минут до условленного времени я не выдержал, отпер дрожащими руками служебную дверь и начал тихо подниматься по лестнице на второй этаж. Свет, голубым потоком заливавший коридор, испугал. Неужели случилось самое страшное? Иначе зачем этот свет, если… Обмякшими, ватными ногами приблизился я к кабинету врача и остановился в нерешительности…

— Проходите-проходите, он там, — услышал я вдруг голос нянечки, с которой разговаривал накануне.

«Почему «проходите», а девочка?»

Она неспешно сняла с палки тряпку, выжала ее и только тогда сказала проясненным, успокаивающим голосом:

— Поздравляю с дочкой, сынок. Славная девочка…

«Неужели это мне? Неужели о ней?»

— Вы имеете в виду Танечку?

— Да уж не знаю, как вы ее назовете… А вас-то помню, тут все вас помнят… А вы проходите-проходите…

Я постучался и вошел.

Юрий Федосеевич сидел ко мне спиной в кресле, а когда на мои шаги обернулся, я едва его узнал. На сером, осунувшемся лице проступали усталые, утерявшие былой юношеский блеск глаза. Руки лежали на коленях обессиленно, как плети.

— С девочкой вас! — вяло улыбнулся он. — Я же говорил, что девочка.

И он жадно потянулся к пустой, два часа назад начатой при мне сигаретной пачке.

— Хорошенькая девочка, — проговорил он, выпуская в сторону дым. — Только слабенькая. Ну еще бы… Столько, бедняжка, вынесла…

…На парашюте, что ли, опустилась эта коляска и закачалась, запружинила посреди комнаты на мягких подвесках. Карие глаза с живым любопытством смотрели на меня, узнавая и не узнавая. Ей было все впервые — и хрустальные сосульки люстры под потолком, и рябина, постучавшая алыми гроздьями в окошко, и огромное голубое небо, которому нет конца.

— Откуда ты, девочка? И с чем прилетела на планету Земля?

— Она же не понимает, она еще не знает нашего языка, — ответил за нее другой, очень родной для меня голос.

— Важно благополучно приземлиться, — подмигнул я девочке. — А остальное в наших руках. Правда, Таньчора?

А что я еще мог сказать? До моего отлета на Байконур оставалось всего полчаса…

ПОДЗОРНАЯ ТРУБА ГАЛИЛЕЯ

Высокое зимнее небо горит надо мною звездами, такими трепетно яркими в зените и как бы пригасающими ниже, по краям горизонта, что кажется, будто я иду под огромным сверкающим куполом. В глубокой недосягаемой тьме занебесной вьюгой-завирухой безмолвно вихрится Млечный Путь, тут и там белеют, горбятся сугробы звездного снега, все привычно, все много раз видано, но отчего, когда в одиночестве очутишься в такую ночь, посреди унылого белесого поля, облитого лунным светом, вдруг ощутишь на себе как бы пристальный взгляд миллионов глаз, неотрывно наблюдающих тебя сверху? Словно силовые линии магнита осязаемо пройдут через тебя и потянут — куда и зачем? И спохватишься, опомнишься, наконец, сообразишь, что невидимый магнит обратил твой взор опять к небу.