Серп

Цитра попробовала варево. Бульон оказался очень вкусным, а луноподобная штуковина — пальчики оближешь. «Должно быть, это и есть то, что называют „утешающей едой“», — решила Цитра, почувствовав, что каким-то непонятным образом суп принес ей ощущение покоя и безопасности.

— Моя бабушка говорила, что этим супом можно вылечить простуду.

— А что такое простуда? — спросила Цитра.

— Точно не знаю. Наверно, была когда-то такая смертельная болезнь.

Невероятно! Всего два поколения назад, считая от серпа Кюри, существовали люди, которые знали, что такое быть смертным, то есть постоянно, изо дня в день, опасаться за свою жизнь, сознавать, что смерть — это неизбежность, а не исключение из правила… Интересно, что сказала бы бабушка серпа Кюри о нынешних временах, когда не осталось ничего, что мог бы излечить ее суп?

Опустошив миску, Цитра собралась с духом — ей предстоял нелегкий разговор.

— Я должна вам кое-что рассказать, — начала она. — Ксенократ показал мне одну бумагу. Он сказал, что ее автор — серп Фарадей. Это действительно был его почерк, но я не понимаю, как он мог такое написать!

Серп Кюри вздохнула.

— Боюсь, это действительно написал он.

Такого Цитра не ожидала.

— Значит, вы ее видели?

— Да, видела, — кивнула серп Кюри.

— Но почему он это сделал? Там сказано, что я хочу его убить. Что я задумала что-то ужасное. Но это же неправда!

Серп Кюри одарила Цитру самой печальной из своих улыбок.

— Он говорил не о тебе, Цитра. Он написал это обо мне.

• • •

— Фарадей был серпом-юниором — ему стукнуло всего двадцать два — когда он взял меня в подмастерья, — начала рассказ серп Кюри. — Мне исполнилось семнадцать, и меня переполняло праведное возмущение миром, который все еще бился в судорогах трансформации. Бессмертие стало реальностью всего за пятьдесят лет до того. В мире еще царили разногласия, политические интриги и даже страх перед Грозовым Облаком. Можешь себе представить?

— Страх перед Грозоблаком? Да кто мог его бояться?

— Люди, которым было что терять: преступники, политики, организации, процветавшие за счет угнетения других… Словом, мир менялся, и мне хотелось подтолкнуть его, чтобы менялся быстрее. Мы с серпом Фарадеем придерживались одних взглядов — наверно, поэтому он и взял меня в ученики. Нами обоими двигало желание использовать прополку как способ прорубиться сквозь чащобу и открыть человечеству новый, лучший путь.

О, видела бы ты его, Цитра, в те дни! Ты знала его только стариком. Он предпочитает оставаться в этом обличье, чтобы избежать соблазнов и страстей, владеющих молодыми мужчинами. — Серп Кюри улыбалась, повествуя о своем бывшем наставнике. — Помню, по ночам, когда он спал, я подходила к его двери и прислушивалась к его дыханию… Мне было семнадцать! Еще толком из детства не вышла. Влюбилась в него, как девчонка.

— Постойте… так вы любили его?

— До умопомрачения. Он был восходящей звездой, принявшей под свое крыло восторженную девочку с широко распахнутыми глазами. Хотя в те дни он выпалывал только плохих людей, он все равно делал это с таким состраданием, что мое сердце каждый раз таяло.

Тут серп Кюри слегка опомнилась. Вид у нее был немного смущенный, что совершенно не вязалось с железной Гранд-дамой Смерти.

— Однажды я набралась храбрости и вошла в его комнату, полная решимости залезть к нему в постель. Но он поймал меня на середине комнаты. Я быстренько придумала какое-то дурацкое оправдание — мол, пришла забрать пустой стакан или что-то в этом роде. Он не поверил мне ни на секунду. Заподозрил, что я что-то затеяла. А я даже взглянуть ему в глаза не смела! Думала, он все понял. Думала, что он мудр и умеет читать в моей душе, как в открытой книге. Но ему было только двадцать два, он был так же неопытен в этих делах, как и я! Он и понятия не имел, что, собственно, происходит.

— Он думал, вы хотите причинить ему вред! — сообразила Цитра.

— Я полагаю, что все молодые женщины обречены носить в себе толику неисправимого безрассудства, а в все молодые мужчины — толику абсолютной глупости. В моей одержимости им он увидел не любовь, а желание причинить ему физическое увечье. Это была, мягко говоря, очень болезненная комедия ошибок. Кажется, я могу понять, почему он неверно расценил мое поведение. Надо признать, я была девицей довольно странной. Все делала с таким рвением, что людей это отталкивало.

— Мне кажется, как личность вы доросли до своего рвения, как дети дорастают до одежды, купленной «с запасом», — заметила Цитра.

— Это точно. Как бы там ни было, он описал свои параноидальные тревоги в дневнике, а на следующий день, когда я раскололась и в самых мелодраматичных выражениях призналась ему в любви, вырвал эту страницу из тетради. — Серп Кюри вздохнула и покачала головой. — Я была безнадежна. Он, со своей стороны, повел себя как джентльмен. Сказал, что польщен, — а это последнее, что хотела бы услышать любая девочка-подросток, — и отверг меня самым деликатным образом.