Серпантин (СИ)

— Нет, начнут расследование. Я же первый подозреваемый. Ключ-то у меня, я его не проебал. Вряд ли кто-то поверит, что какой-то олигофрен запомнил с десяток чисел и воспроизвел из них формулу, по которой можно высчитывать все остальные ключи в любой момент времени.

— Он не олигофрен!

— Прости, это же так важно.

Вика набралась смелости, подошла к нему, взяла за холодную скользкую, как рыба, ладонь. Отвращение смешивалось в ней с острой жалостью и почему-то стыдом, и этот коктейль не был в новинку. Так хотелось встряхнуть его, чтобы выбить всю дурь, все то, что делало его настоящим. Настоящим, которого Вика в действительности не знала — лживым предателем, меняющим сторону проще, чем носки по утрам. Тем, на которого нельзя положиться, никчемным трусливым гадом, залегшим на глубине.

— Уходи, Синицына, — попросил он, тяжело вздохнув. — Все равно весь кайф сломала.

— Я одного тебя здесь не оставлю, — возразила Вика.

— Не надо меня снова спасать, спасай себя. Тебе есть о ком заботиться, вот и езжай к ним.

Он побледнел еще сильнее, шагнул к лестнице, вцепился в перила обеими руками. Вика не раздумывая бросилась следом — ей так ясно представилось, как, добравшись до верха, он перегнется через столбики балясин и свалится прямиком на кафельный пол, что она решила ни в коем случае этого не допустить.

— Отвали, Вика, — огрызнулся он и стряхнул с себя ее руки. — Мне нужно умыться.

— Я провожу.

Сил на споры у него, видимо, не осталось. Поддерживая его под локоть, Вика не без усилия забралась наверх и села на верхнюю ступень, совсем как прошлой ночью. Макс, покачиваясь, исчез за дверью в душевую. Хлынула вода из крана в умывальнике. Следом раздался натужный грудной кашель. Вика низко опустила голову, стараясь дышать ровно и не слушать, как Макса рвет. Она силой выталкивала свою лодку из бурного русла в спокойные воды, где Машка прижималась к ней по ночам, где Федя дарил ей сложенную из бумаги лягушку, где они с отцом сидели на берегу озера, и он ласково гладил ее по голове, а она плакала, плакала навзрыд от материнской беспощадности. Но все проплывающие мимо ветки воспоминаний обламывались, едва она прикасалась к ним, и ее несло ниже и кидало на самые острые камни реальности.

Четверть часа спустя дверь за спиной снова хлопнула. Макс с посиневшими губами присел рядом и устало склонил голову Вике на плечо.

— Ты все еще здесь, — заметил он.

— Да.

Вика хотела бы уйти, пожалуй, даже сильнее всего она хотела именно уйти и не возвращаться, но не могла. И на собственный вопрос, почему, знала ответ, но не собиралась его озвучивать.

— Вик, ты что, влюбилась в меня? — устало спросил Макс.

— Наверное, — отозвалась Вика, чувствуя, как горячий шип входит в мягкую ткань сердца и выпускает скопившийся там гной. — Это что-то меняет?

— Да нет, — он распрямился, откинулся назад на вытянутых руках. — Я-то Лизку люблю. И больше никого.

Ничего нового он не сказал, но Вика все равно вздрогнула. Зачем она остается здесь? Какое ей дело, что будет с ним к утру? У него своя семья, и пусть она почти разорвана, как флаг при артиллерийском сражении, но лоскуты можно сшить. А Вика что? Заплатка, да и только.

— Ты сама во всем виновата, — продолжил Макс выпуская слова в черноту потолка. — Не нужно было меня спасать. Но ты разве спрашиваешь? Нет, лезешь на рожон, решаешь за других. А потом сама же обижаешься, когда с тобой так же поступают. Зачем деньги вернула? Я их не на твою хорошую жизнь переводил, а для ребенка. Но нет, ты и тут решила за нее.

— Я не продаюсь, — упрямо ответила Вика, у которой пылали щеки и в груди за ребрами. — По крайней мере, у тебя столько нет.

— Так вот как ты это восприняла? — он, кажется, искренне удивился. — Нет, Вика, прости, но ты ошиблась. Я трахнул тебя абсолютно бесплатно, из альтруистических соображений.

Вика вскочила, посмотрела на него сверху-вниз: бледное пятно лица плавало в полумраке, в глазах читалась ядовитая насмешка. Его все еще колотило, и пот собирался в резких выемках ключиц, но взгляд из размякшего воска вновь обратился твердостью гранита. Он приказывал: убирайся, ты больше здесь не нужна.

И она послушалась. Послушалась, потому что поняла — если выживет он, погибнет она. Потому что он и в самом деле серпантин — чуть зазеваешься, поверишь, что обрыв укреплен и надежен, как тут же полетишь в пропасть, а мир будет вращаться, становясь с ног на голову.

Вика спустилась по лестнице, чувствуя на себе взгляд. Надела калоши и ватник, окинула себя взглядом в зеркале — чучело, выставляй на огороде, никто не приблизится. Из альтруизма, тут он честен. Такую — только так. И дело не в том, кого она любит, а кого презирает. Дело все в том, что никто не любит ее, кроме тех, кому уже нечего терять.

— Вик, — настиг ее в дверях слабый отголосок Максовой самоуверенности. — Прости. Не уходи, пожалуйста. Мне страшно.

Но Вика больше ему не верила. Все эти манипуляции, грязные и жестокие, вся его ложь, с которой началось ее путешествие в мир мертвых душ, — они больше не трогали ее сердце. Да и что может тронуть камень? Разве что удар молнии.