Серые

Губастый, посланный Серой навстречу брату, давно заметил, как тот крался, мелькая среди разлапистых елей, но не посмел призывно тявкать. Спускался пудель с крутого верхнего перелеска кубарем, почти на ощупь подкатившись к месту скрытного нападения на Мотю прямо в разгар кипящего боя. От неожиданности Губастый прикусил язык и остолбенел, завидя, как рвут Мотю в клочья два волка, взрывая комья земли, судорожно дёргая в воздухе лапами. Где чьи окровавленные лапы, мохнатые башки и рваные хвосты, не понять…

А дальше, обожжённый увиденным, Губастый заметался, выискивая родной Мотин взгляд и выжирая звериные глаза вражин, пока они не бросили Мотю и не помчались за дерзким пуделем.

Губастый нёсся, как рассвирепевшая крыса, бывало, бегала от него, и помнил лишь, как рывком припустил в узкие просветы между ёлками и соснами. Петляя, выбежал на прямую тропу и, пригибаясь, понёсся к деревенскому полю с ленивым быком и блеющей скотиной. Пусть волки сожрут глупую овцу, но не тронут Мотю.

— Ф-р-р-ррр, — пугая тетёрок на гнездовьях, Губастый на последнем дыхании мчался, завидев отдыхающее знакомое стадо, ошалев от навязчивого видения звериной пасти в глазах, казалось, уже смердящей ему в нос.

«Только бы успеть, только бы успеть!» ─ будто тюкали палкой по мозгам Губастого заклинающие слова, но, оглянувшись, он погони не заметил.

— Уф-ф-ф! Оторвался от волчар ─ вывалив язык, прерывисто хрипел пудель, пристраиваясь к спине спящего быка, развалившегося на траве. Отдышавшись, бодро тявкнул: ─ Чо нам делить с тобой, громила? Несём одинаковую службу, охраняем скотинку. Правда, и ты меня тоже, бывало, бесил, ленив уж ты больно, а так я за тебя, а ты за меня. Идёт?

Не дождавшись даже поворота головы собеседника, Губастый обежал быка, остановившись у рогатой башки, и наклонился к повёрнутой к нему бычьей морде.

─ Вот я и говорю, чо нам делить, слышишь?

Но тусклые зрачки уставились мимо слезящихся глаз пса.

Губастому вдруг захотелось зализать, промыть эти мутные бельма. Пусть они опять будут смотреть с ленивым презрением, но на него, а не в небо. Губастый опустил взгляд на вспоротое бычье брюхо, которое уже опроворили черви и кипели там белой пеной. Пудель выдохнул и замер, только сейчас поняв, что это уже не бык, а его червивый оборотень. Оттащить бы тушу подальше в ложбину борозды да закопать поглубже от медведя, но не дотащить ему друга ленивого.

Губастый оглядел расположившееся поодаль от быка стадо, пять порезанных овец, две коровы с выгрызенным ливером. Остальные жевали траву по кромке поля, будто ничего не видели.

Губастый шарахнулся в сторону и, извилисто петляя, побежал в деревню.

***

Мотя опрокинулся, растянулся на животе, лапы в стороны, приник к земле, будто прильнул в облипку к Марвухе. В лохматой голове отобразилось поле, где каждая травинка встала дыбом от ужаса, а потом всё исчезло, будто ничего и не было, кроме чёрной пустоты.

Вася и Серая, не дождавшись Губастого, вышли навстречу и обнаружили Мотю по пресному, будоражащему запаху, который пропитал всё вокруг. Волны вражды, холод тревоги и запах могильной земли привели их сюда. В истоптанное, запятнанное ещё не застывшей кровью место.

Серая и Вася, хотя и были в человечьем обличье, но обратили к небу лица и завыли горько и страшно.

Над лесом невыносимо красным горело солнце.

***

Солнечная волчица.

Казалось, волки, получив свои жертвы, успокоились, и на годы установился справедливый порядок в отношениях псовых и волчьих оборотней.

Среди псов ходила легенда о слепой солнечной волчице, что обустроила волчью стаю не по звериным законам… И носила эта волчица на груди оберег — нацарапанное на дощечке солнце с распахнутыми глазами.

Но век добрых оборотней не долог. И что будет, когда солнечная волчица ослабеет?

Никому не дано знать.