Серые души

В блокноте не было писем от ее возлюбленного. Впрочем, она получила их мало: всего девять за восемь месяцев. Конечно, она их сосчитала. И хранила их, без конца перечитывая. Где? Может, на груди, рядом с сердцем, прямо на коже, как сама писала.

Почему от него пришло так мало писем? Не было времени? Места? Или желания? Мы всегда знаем, что другие значат для нас, но никогда не знаем, что сами значим для них. Любил ли Бастьен ее так же, как она его? Хотелось бы в это верить, но, в сущности, я не уверен.

Как бы то ни было, маленькая учительница жила этой перепиской; в этих словах чувствовалась ее кровь, и свет в доме должен был гореть допоздна, когда, проверив тетрадки учеников, она брала перо, чтобы написать письмо, а потом скопировать его в красный сафьяновый блокнот. Поскольку все письма были скопированы, словно она нуждалась и в том, чтобы вести этот дневник разлуки, этот календарь сиротских дней, проведенных вдали от того, ради кого она и жила среди нас. Это немного напоминало календарные страницы, вырванные Дестина.

Печальный – это имя часто приходило ей на ум. Думаю, что она даже привязалась к этому холодному и одинокому человеку, который предоставил ей кров. Говорила о нем с нежной иронией, замечала его тайные усилия быть ей приятной, довольно беззлобно подтрунивая над его красневшим иногда лицом, над его заиканием, его чопорным нарядом, его круговыми прогулками вокруг домика, его взглядами, обращенными к окну ее спальни. Печальный ее забавлял, и, думаю, не слишком ошибусь, поклявшись, что Лизия Верарен наверняка была единственным человеческим существом, которое Прокурору удалось позабавить в своей жизни.

Тот ужин, о котором мне рассказывала Барб, девушка описала в длинном письме, помеченном 15 апреля 1915 года:

Любовь моя,

Вчера вечером я была приглашена к столу Печального. Это случилось впервые. Все было по правилам: три дня назад я нашла под своей дверью карточку: «Господин прокурор Пьер Анж Дестина просит мадемуазель Лизию Верарен принять его приглашение на ужин 14 апреля в 8 часов». Я приготовилась к светской трапезе, но мы были только вдвоем, он и я, наедине в огромной столовой зале, где могли бы поместиться шестьдесят человек! Настоящий ужин влюбленных! Это я тебя поддразниваю! Печальный, как я тебе уже говорила, – почти старик. Но вчера он был похож на министра или канцлера, прямой, как столб, в своем фраке, достойном представления в Опере! Стол был умопомрачительный, посуда, скатерть, серебро, у меня возникло впечатление, что я очутилась… даже не знаю где, в Версале, быть может!