Серые Пределы

Похоже, Элиар прав: узы для Белика – всего лишь предлог, чтобы держать кровного врага под пристальным надзором. Чтобы точно знать, когда ждать от него предательства. Маленький Страж был уверен, что предательство непременно будет. Не могло не быть!! А потому открылся ровно настолько, насколько требовалось (конечно! с его-то опытом общения с Траш!), заставил поверить, что все не так уж плохо. Играл с узами, как кошка играет с глупым мышонком. Ловко уклонялся от ответов, умело скрывал истинные чувства, спрятал свою давнюю ненависть до поры до времени. Затаился. Но попутно забрал из головы эльфа все, что хотел, старательно перерыл чужую память в поисках упоминания об Ордене и даже Хрониках; убедился, что в ближайшее время со стороны ушастого подвоха не будет; использовал его везде, где смог. Подставил даже здесь, на Тропе, заставив открыться и использовать силу, которую тот не собирался даже трогать. А вот теперь с холодным равнодушием опытного убийцы признал, что сам ждет лишь повода. Причем, ждет уже очень давно – терпеливо, чутко, расчетливо, как опасный хищник из удачной засады. Словно дикая хмера, которые, как верно отметил Страж, НИКОГДА не приручаются.

Темный эльф вдруг почувствовал на себе внимательный взгляд Траш, ее молчаливое согласие, смешанное с внятным предупреждением: «да, ты прав, мы никогда не забудем», пристальный и холодный интерес этого смертоносного существа, тесно спаянный с таким же ледяным безразличием ее молодого хозяина, а потом понял все и медленно отступил.

Значит, Белик солгал. Значит, умело использовал его, чтобы выпотрошить мысли и намерения так же, как когда-то ему самому пришлось поступить с Литуром. Бесцеремонно рассмотрел то, что посчитал нужным. Вынудил открыться. Заставил поверить. Цинично изучил, как когда-то такой же Темный изучал его самого – словно жалкого жучка, мерзкого таракана, слизняка, неожиданно отрастившего себе крылья. Интересно, но бр-р-р как противно, хотя и надо для дела…

Теперь ты знаешь, глупый эльф, как это бывает.

О-о-о, нет! Не надейся, что понимаешь его, нелюдь! Не думай и не гадай, потому что ответ – вот он, перед самым твоим носом. В холодных зеленых глазах Белика, который неожиданно решил показать тебе краешек правды. Знай: ему не нужно твое понимание, не нужно сочувствие и жалость. Ни от кого в целом мире. Особенно, от тебя. Он слишком давно увяз в ненависти и жажде отмщения, чтобы всего за несколько дней действительно суметь простить. Ту боль нельзя было простить. Ее нельзя было забыть. Как нельзя выкинуть прошлое и отставить ненадолго в сторону. Эта душа давно очерствела и слишком давно не испытывала привязанностей. Она позабыла про чувства. Она действительно умерла. Вместе с восьмилетним малышом, у которого когда-то вырвали сердце и у которого больше не осталось надежды. Она просто исчезла, вместе с его кровью, криком и отчаянием. Сгорела в пламени Огня Жизни. Угасла, как гаснет свеча от порывов свирепого северного ветра. Эту душу слишком долго мучили, пытали, затем безжалостно отбросили и оставили умирать в холодном подземелье Малой Сторожи. А Белик, уходя, уползая оттуда на коленях, просто не посчитал нужным подобрать. Да и зачем, когда жить с ней так больно? И теперь его мало что могло задеть. Так легче, так проще, он сам когда-то признался. Он больше не чувствует сомнения, не знает страха, не боится предательства, потому что его просто некому предавать. Он не страшится будущего, которого у него тоже нет. И не отводит сейчас глаза, бестрепетно выдерживая твой бешеный взгляд, только потому, что ему все равно, что подумает о нем какой-то жалкий Темный. Плевать. Он сделал то, что посчитал нужным: предал… но предал всего лишь врага.

«Это правда», – молча сказала Таррэну хмера, показав острые зубы.

«Это правда, – бесстрастно подтвердил Белик. – Ты – враг. И ничто этого не изменит».

«Он не лжет», – печально пропели узы и бессильно опали.

Таррэн коротко кивнул, признавая сокрушительное поражение, и резким движением отвернулся, вперив заледеневший взгляд на молчаливые, равнодушные стены гиблого ущелья. А затем без колебаний, с размаху оборвал дрогнувшие от его ярости узы, неестественно спокойно переждав острый приступ внезапной боли и громкий смех злорадно расхохотавшейся тоски, за которым тяжелой волной накатило знакомое равнодушие.