Серые земли-2 (СИ)

Лестница делала виток за витком, была узкою, с высокими крутыми ступенями, и негодною для применения барышням в фижмах. Идти приходилось бочком. Платье шуршало. Пауки, которых в лестнице, видать, весьма и весьма редко используемой, спускались пониже, не то желая полюбоваться шитьем на бархате, не то дурой, которой вздумалось оным бархатом стены вытирать.

Себастьян вот скакал до отвращения бодро.

— Прошу, Дуся, — сказал он, распахивая кривоватую дверцу, которая при том издала душераздирающий скрип. — Пришло время взглянуть на проблему с другой стороны.

Вышеупомянутой проблеме надоело лежать, а может, камень все ж холодноват был. Как бы там ни было, но будущий — Евдокия все же надеялась на сие — князь Вевельский восседал посеред двора, обвивши лапы чешуйчатым хвостом. Сверху он гляделся не таким уж и крупным…

— Воздух‑то какой… — Себастьян вдохнул полной грудью. — Звезд вот нет. Плохо.

— Почему?

— Со звездами и луной было б романтичней. Дусенька, подвинься от туда, — он указал пальчиком в угол балкона. А следовало заметить, что упомянутый балкон был не столь уж велик. И Евдокия, вернее платье ее, занимала большую его половину. Но подвинуться она подвинулась.

— Чудесно!

Себастьян подтянул пояс, склепанный из широких пластин, цепь рыцарскую поправил, еще раз вздохнул и встал на одно колено.

— Дуся! — он простер руку к Евдокии, и с немалым ужасом она увидела в этой протянутой руке черный футляр весьма характерного вида — Стань моей женой!

В другой руке появился букетик незабудок.

Откуда он их только выкопал?

— Что? — Евдокии показалось, что она ослышалась.

Или овиделась?

Она закрыла глаза. И открыла. Себастьян никуда не исчез, стоял, как и прежде, на одном колене, с рукою протянутой. Только крышечка с коробки исчезла куда‑то, и в ней, в черной, поблескивало кольцо.

— Издеваешься?

— Немного, — не стал спорить ненаследный князь и с колен все же поднялся. А и то, камень был до отвращения тверд, а чулки, хоть и из шерсти вязаные, плотные, а все одно не настолько плотные, чтобы не чувствовать ни твердости, ни холода. — Незабудки возьми. Тебе.

Евдокия взяла.

Она вдруг поняла, что это все происходит на самом деле.

Повертев коробку с кольцом, Себастьян поставил ее на перила балкона.

— А теперь серьезно давай…

У Евдокии появилось подлое желание сбежать. Дверца была приоткрыта, но лестница… и вообще, как‑то это глупо в ее‑то годах да от поклонников бегать.

— Не хочу, — тихо сказала она и покосилась вниз. Лихо сидел.

Только уши поднял. Видит? Несомненно… слышит? Он ведь понимает, что все невсерьез… во всяком случае Евдокия очень надеялась, что невсерьез.

— А придется, — Себастьян стоял, обеими руками упершись в каменный парапет. — У нас, Евдокия, выбора особого нет. Смотри, братец мой, будь он неладен, застрял… и если до рассвета не сподобится стать человеком, то бегать ему о четырех ногах до конца своих дней.

Лихо поднялся.

Точно, слышит.

Каждое слово слышит. И дело не только в словах, но и в том, как их произносят.

— Что тогда?

Евдокия не знала.

Думала. Пыталась думать, но всякий раз трусливо отступалась от этих своих мыслей.

— В Познаньск ему в таком виде нельзя. Да и никуда нельзя… разве что в королевский зверинец. Там ему будут рады.

Лихо зарычал.

В королевский зверинец ему явно не хотелось.

— Останемся здесь, — Евдокия коснулась камня.

Холодный.

Ледяной просто. И конечно, откуда здесь взяться солнцу? Небо свинцовое, серое, без малейшего проблеска. Висит, давит просто‑таки на голову, а стоит глянуть, взгляд затягивает. Только нельзя смотреться, потому как задурит, с ума сведет.

— Здесь… — протянул Себастьян с непонятной улыбкой. — Самоотверженно… только, Евдокия, сама подумай, что это за жизнь будет. Не отворачивайся. Смотри. Любовь — это хорошо, но… во — первых, оглянись. Сколь бы милым не представлялся хозяин, он все же нежить. И не только он. Здесь нежити больше, чем людей… и рано или поздно, но ты станешь… кем, Евдокия? Упырицей? Верлиокой, которая будет охотиться за живым мясом? Марой? Утопленицей?

Евдокия впилась в камень.

Прочный.

Не спешит разломаться в руках, разлететься каменным крошевом…

— Во — вторых… был бы он хотя бы человекообразен. Нет, не смотри на меня, я искренне верю в любовь высокую и платоническую, но мысли в голову лезут препошлейшие… Дусенька, ты сама взрослая девочка… собираешься до конца жизни держать его за лапу и вздыхать сочувственно?

Лихо зарычал.

И рык этот прокатился от края до края двора. Стены нерушимые дрогнули, воронье поднялось, закружило, заслоняя небо.

— Да он первый тебе не позволит.

— И что ты предлагаешь?

— Я не предлагаю. Я уже предложил. И сейчас просто обрисовываю перспективы. Слышишь, Лихо? Очень на то надеюсь…

Волкодлак оскалился.

— Бросить его…

— Не бросить. Оставить. Разойтись. Ты — человек. Он — нет. Ни один жрец тебя не осудит… и боги тоже.

— Они тебе сказали?

— Им вообще до людей дела особо нет… — Себастьян помахал рукой, и Лихо рванулся, да только цепь, натянувшись до предела почти, выдержала. — Дуся, постарайся мыслить разумно. У вас с ним таким нет будущего, во всяком случае светлого и радостного…