…убийств было множество. Гавриил даже испытал некоторое огорчение, поелику думал о людях много лучше. Они же… некий купец третьей гильдии, пребывая в состоянии алкогольного опьянения поспорил с приятелем за полсребня. И проигравши, преисполнился такой обиды, что не нашел иного выходу, кроме как приятеля ножиком ударить… или вот некий неизвестный орудовал в Приречном квартале дубиною, а трупы обирал… девицу легкого поведения придушил ревнивый кавалер…
Убивали много, с размахом, все больше по пьянству, но это было не то… не так….
Он потер глаза.
Болели.
Все ж таки Гавриилу не случалось прежде столько в библиотеках сидеть. И пахло тут неприятственно… пылью книжной, едкой, а еще — тем самым составом, благодаря которому книги переживут, что пожар, что наводнение, что какую иную беду.
Он с сожалением закрыл «Криминальные вести», принявшись за «Познаньскую правду». Она, будучи изданием солидным, подлежащим обязательной перлюстрации, писала много, скучно и все больше о политике… про убийства упоминала, лишь когда не упомянуть о подобном злодеянии было вовсе невозможно…
Не то…
Оставался «Охальник».
После давешней истории с ведьмаком, к газете этой Гавриил относился с некоторым предубеждением. И ныне сидел, глядя на желтые страницы, не решаясь прикоснуться к ним. Вдруг да вновь обманут?
А с другое стороны, не уходить же с пустыми руками?
Следовало сказать, что читать «Охальник» было куда как интересней, нежели «Криминальные вести», не говоря уже о степенной до зевоты «Познаньской правде». Гавриил порою даже забывал, чего ради он явился в библиотеку. Впрочем, спохватывался быстро, отлистывал страницы… и вновь читал…
Делал пометки.
Одну.
А затем другую… и третью… и в скором времени он ясно осознал, что именно следует искать.
Девушек.
Темноволосых, темноглазых девушек, каковые пропали без вести.
Первая, Марьяна Загорска, была дочерью лудильщика, и пропала полгода тому. Полиция отнеслась к исчезновению ея без особого энтузиазму, напомнив, что Марьяне уже случалось уходить из дому не раз и не два… и оттого преисполнились они уверенности, что и ныне девка сбежала от крепкое отцовское руки. Благо, лудильщик не отрицал, что любил поучить девку…
Дело сие было столь обыкновенным, что всенепременно прошло бы мимо «Охальника», когда б не одна примечательная деталь — накануне исчезновения Марьяне прислали цветы.
И не просто цветц — багряные розы сорта «Королева Эстель» по ползлотня за штуку. Этакое богатство обыкновенным Марьянкиным кавалерам, коих, к слову, имелось множество, было не по карману.
Марьянку нашли спустя неделю.
В канаве. Задушенной.
И дело закрыли.
А и вправду, все ж ясно… добегалась девка. «Охальник» назвал убийцу романтиком, помянувши и про шелковую ленту, и про красную розу на груди…
Гавриил отстранился.
Лента.
Пан Зусек что‑то вчера говорил про ленты… и коль память не подводит, а Гавриил надеялся, что в ближайшую сотню лет память его не подведет, то именно про ленты красные… и даже не просто красные, но исключительно оттенка темного…
Лента.
Розы.
И пропавшие без вести брюнетки.
Верно, если бы их нашли, как Марьяну, с лентой и розами, полиция не пропустила бы появление нового душегуба, но он оказался доволи умен.
Нет тела? Нет и расследования… а есть объявления на последней полосе с описаниями, с обещаниями вознаграждения от безутешных родственников… изредка, ежели позволяло состояние, то помешали и снимки.
Без малого — дюжина…
— Извините, — он вдруг очнулся, поняв, что сидит в библиотеке давно, так давно, что за стрельчатыми окнами уже темно, хоть бы и темнеет ныне поздно, после десятого часу. И значит, просидел Гавриил над столом весь день.
О том и спина говорит, ноет немилосердно, разогнутся и то с трудом выходит, со скрежетом.
Глаза болят, чешутся.
И есть охота… но мысль о еде Гавриил отринул с гневом: люди пропадают, а он про кашу думает… и еще об иных, естественных надобностях, думать о которых в подобном месте и вовсе святотатство. Впрочем, организму его, истомившемуся непривычным умственным трудом, были чужды столь высокие материи. Организм желал…
Желание его Гавриил исполнил, благо, в королевской библиотеке клозет имелся.
Он возвращался в залу периодики, когда услышал этот голос. Бархатистый, с надрывом…
— И пламя страсти вспыхнуло в ее груди с неудержимой силой! — голос проникал сквозь тонкие стены, полки с книгами, и сами книги.
Голос заставлял клониться ниже пухлых нимф и тощих муз, которые, казалось, готовы были отложить, что арфы, что свирели, что иной музыкальный инструмент, коему были верны в последние полтораста лет.
— Она ощутила, как слабнут колени, а в животе рождается неведомое томление, словно бы там трепещут крылами сотни бабочек…
Гавриилов живот заурчал.
Он сейчас не отказался бы и от одной, конечно, лучше бы не бабочки, до бабочек Гавриил был не большим охотником, предпочитая дичь покрупней, помясистей.
— Но все же Эсмеральда нашла в себе силы разорвать прикосновение рук…