Серые земли-2 (СИ)

— Перепелка цимбалы печалит лес можжевельник… — пробормотал Себастьян, коснувшись губами беломраморной руки.

От руки пахло тленом.

И появилось ощущение, что сама эта рука лоснилась, словно жиром смазанная. Если и так, то Себастьян очень надеялся, что мазали ее исключительно дамским кремом для пущей белизны и гладкости кожи. Хотя куда уж белее и глаже.

Гаже.

— Что вы сказали, князь?

— Говорю, пальцы у вас удивительно тонкие… такими только на цимбалах играть, — Себастьян ничего не почувствовал.

Он надеялся, что тварь, подаренная Мазеной не издохла.

Не передумала подчиняться.

И вообще сменила место обитания, поелику в ином случае перспективы лично для Себастьяна вырисовывались совершенно безрадостные. В целом, следовало заметить, что перспективы в любом случае вырисовывались безрадостные, но одни явно были безрадостнее других.

— Почему на цимбалах? — удивилась колдовка. — А клавесин?

— Клавесин — это пошлость! — Себастьян отмахнулся. — То ли дело, цимбалы… вот лично вы много встречали девиц, способных сыграть что-либо на цимбалах?

Колдовка покачала головой.

— Вот и я о том же… в конечном итоге, музыкальный инструмент есть отражение индивидуальности. А ваша индивидуальность слишком, уж простите, индивидуальна, чтобы можно было привязать ее к клавесину…

Руку он выпустил.

И с немалым трудом удержался, чтобы не вытереть пальцы о грязную Сигизмундусову рубаху.

— Князь, — голос колдовки сделался холоден. — Я ценю ваше стремление служить мне, но… мне казалось, что вы не из тех, кто станет выслуживаться.

Надо же, какая принципиальная особа.

Ей тут целый князь… к счастью, пока еще целый, дифирамбы поет, а она недовольна. Значит, ежели б он с гордою головою потребовал бы плахи, она б принялась отговаривать.

— Так ведь, — Себастьян выразительно сунул пальцы под воротничок, — жить-то охота…

— Если вам так охота жить, то что вы в Познаньске не остались?

— Сам удивляюсь.

Евдокия хотела сказать что-то, наверняка, едкое, резкое и неуместное в нынешней ситуации, но Себастьян успел перехватить руку.

Сдавить.

— Скажите, неужели вам не жаль девушку? — поинтересовалась колдовка.

— Жаль, — Себастьян был искренен. — Но видите ли, я не склонен к пустому героизму… конечно, если вы пообещаете не вмешиваться, то я попробую девушке помочь.

Колдовка повернулась к Себастьяну.

Мутные глаза.

Темные.

И нельзя в такие смотреться, утянет, разума лишит.

— Вы правы, князь, — голос — шепот, голос — шелест, в который надо вслушиваться, чтобы не пропустить ни словечка. — Я вмешаюсь. И не позволю вам все испортить… эта девушка уже обещана.

— Кому?

— Им, — она обвела рукой пустую площадь. — Неужели вы не слышите?

Слышит.

Уже не шепот, не шелест, но голоса… они повторяют нараспев одно имя, и Себастьян пока не может разобрать, какое именно — не его ли собственное — но знает, что как только поймет, то станет одним из…

— Слышите, — на губах колдовки появилась улыбка. — Они ждут, и я не могу подвести их. Однако, нам не место здесь.

Она подняла руку, вялый, томный жест. Но повинуясь ему, мир переменился. Сделался вдруг вязким, ненадежным, словно Себастьян уже попал в зыбунец.

Поблекла проклятая церковь.

И дома исчезли, растаяли не то дымом, не то местным кисельным туманом. Главное, что время замерло, а как отмерло, то и выяснилось, что нет больше деревни.

Где есть? Где-то, несомненно, есть, может, сзади, может, спереди… главное, что рядом.

— Не трудитесь, князь… вы ведь бывали на изнанке? — колдовка глядела прямо.

И глаза ее ныне стали черны, не глаза — уголья, которые кто-то, злой шутки ради, не иначе, вставил в пустые глазницы. И сажа сыплется из этих ненастоящих глаз, оседает на щеках, марает неприглядную их белизну. Сама-то колдовка того не видит.

Думает, что она красива.

Но на изнанке видна вся правда.

Нет деревни.

Нет церкви.

Есть лишь круг из дюжины камней. Серые глыбины вздымались к небу, искривленные, почти повалившиеся, они сталкивались друг с другом, образуя ненадежный шатер, над которым повисло солнце. И Себастьян зажмурился, до того непривычно было видеть его, яркий желтый шар.

— Или правильнее было бы сказать, что тут лицо, — колдовка подняла подол белого платья.

…не белое, серое.

…и вовсе не из шелка, но из паутины сплетенное, грязное, липкое, с мертвыми мушиными телами в нем… там они гляделись жемчугом.

— Тот храм был выстроен на этих камнях, — она гладила их нежно, не замечая, как оставляет на неровных бокал лоскуты кожи. — И нашлись те, кто вспомнил, это… а еще вспомнил, кто лежал под камнями… чьею силой они напитались.

— И решил воспользоваться этой силой.

— Верно, князь… только они, те, которые устроили Великую требу, забыли, что силу мало выпустить, ее еще нужно удержать.

Сдавленно охнула Евдокия.

Схватилась за руку.

И было от чего.