Серые земли-2 (СИ)

Офицер, супруга которого все ж изволила сомлеть, нахмурился.

— Какой кошмар! — громко произнесла девица с косой. — Какой позор…

— Отвратительно, — офицерская вдова отпустила кошака, который, впрочем, обретенной свободе вовсе не обрадовался. — Вы и вправду собираетесь сделать это? Где?

— З — здесь…

Улан вдруг подумал, что задание, казавшееся поначалу нелепым, однако простым, на деле обещало множество сложностей.

— То есть, — сухой строгий тон вдовы заставил его тянуться и вытягиваться, — вы полагаете, что приличные женщины станут раздеваться прямо здесь…

Она ткнула пальцем на обочину дороги, пропыленную, грязную… обыкновенную даже такую обочину.

— На глазах у всех мужчин? Посторонних, прошу заметить, мужчин…

Кто-то взвизгнул.

И Нюся, решившись — а что, все стыдливыя, чем она хуже? — заголосила:

— Ой, мамочки… ой, что деется, что деется… — голос у Нюси был хороший, громкий… ее в родном-то селе завсегда по покойнику плакать звали, потому как жалостливо выходило. И громко, конечно… и ныне на причитания ее нестройным хором отозвались петушковские кобели. — Опозорить хотят… по миру пустить…

— Прекратите! — не очень убедительно произнес улан и за саблю схватился, не потому, как желал применить — применять оружие супротив гражданских было строго — настрого запрещено — но прикосновение к рукояти его успокоило.

Но только его.

Поддерживая Нюсю в благом ея начинании, завыли девки — невесты… и панна Зузинская причитала тоненько… верещал студиозус, взывая в едином порыве подняться против властей…

Офицер крутил ус.

Вдовица наступала…

— …вы требуете невозможного… и сомневаюсь, чтобы корону действительно интересовали женские панталоны…

— …совершеннейшее беззаконие…

— Послушайте… — улан обратился к монахиням, которые молчали, стояли себе, смиренно потупив взоры… — Вы же понимаете, что мне надо…

И наклонившись, за рясу уцепился, дернул вверх.

— Богохульник! — тоненько взвизгнула монахиня, отскакивая.

— Извращенец! — студиозус не упустил случая. — Ничего святого нету!

Вторая монахиня, верно, решив, что увещевания делу не помогут, обрушила на макушку улана зонт. Следовало заметить, что зонт сей имел вид превнушительный.

— Прекратите! — улан от зонта увернулся. — Немедленно!

— Представители властей нападают на беззащитных монахинь… — студиозус умудрился ввернуться между монахинями, которые как раз особо беззащитными не выглядели, напротив, улану вдруг подумалось, что сестры сии в комплекции мало ему уступают. — Прилюдно срывают с них одежды…

Господин в ночном колпаке кивал, радуясь, что этакие пассажи не пропадут втуне… а ведь звучит.

Трагично звучит.

Только надо будет отписаться, дабы редактор не фотографии оставил, но рисунки… художник при «Познаньской правде» служил знатный, мало того, что талантливый, так еще и способный уловить те самые нюансы подачи материалу, которые и вправду важны для газеты.

— Насилие вершится темной ночью…

— Ой, маменька… ой, родная… — выли девки, и подвывали им кобели…

— Извольте объясниться! — рык офицера, который окончательно перестал понимать, что вокруг происходит, заставил и кобелей, и девок примолкнуть. Но вот вдовица оказалась к оному рыку нечувствительная.

— Известно, что… этот, с позволения сказать, господин, собирается залезть под юбку вашей жене…

Упомянутая жена охнула и вновь попыталась было лишиться чувств.

— Исключительно в интересах короны… — сказал улан и сразу понял, насколько был не прав…

…поезд продолжил движение спустя четверть часа. На память об этое встрече у улана остались сломанный нос, подбитый глаз и тихая ненависть к студиозусам…

В тамбуре грохотало, сквозило и еще пахло преомерзительно, не то железом раскаленным, не то деревенским туалетом, а может, и тем, и другим.

Себастьян стоял, прислонившись лбом к двери.

Вагон трясло, и дверь, и Сигизмундуса, выглядевшего донельзя опечаленным. Нюсе аж совестно сделалось, хоть бы и не видела она за собою вины.

— Пирожку хотитя? — спросила она, не зная, как еще завести беседу.

— Хочу, — Сигизмундус и руку протянул, правда, пирожок принявши, жевал его без охоты, будто бы скрозь силу.

И Нюсе еще подумалось, что зазря она того дня всех товарок пирожками мамкиными потчевала. Небось, следовало б приберечь… мамкины-то пирожки — не чета местечковым, на прогорклом масле печеным да с начинкою неясною. Даже полежавши денек — другой вкусными были б…

…глядишь, и прикормила б жениха.

Верно мамка сказывала, что мужик, он дюже до еды охочий.

— Не спится? — Сигизмундус облизал пальцы, к которым привязался мерзкий запах.

Чувствовал он себя престранно.

Прежде, если женщины и глядели на него, то снисходительно или же с насмешечкой, а вот Нюся…

Себастьян вздохнул.

Не хватало еще роман завести дорожный… глазами Сигизмундуса Нюся была хороша, круглотела, круглолица и с пирожками, которые, следовало признать, на студиозуса воздействовали почти как зелье приворотное.

— Растрясли, — доверительно произнесла Нюся и потянулась, зевнула широко. — А я так неможу… как посну, так посну, а кто растрясет, то потом всю ночь и маюся…

Она повела плечами, и цветастая шаль с бахрамой соскользнула, обнажая и шею, и плечи.