Еще в Топи Лёнчик не знал, ехать ему к матери или не стоит. Он много раз пытался вспомнить детство, но воспоминаний осталось мало, да и те не очень светлые. Мать, если бы знала о его умственной отсталости, сразу бы от него отказалась, а когда он пошел в школу, уже было поздно. И мать перестала обращать на него внимание. У Лёнчика всегда была чистая постель, минимальный набор одежды, вкусная еда, но мало общения.
Они с матерью очень редко ходили в гости, никогда в кино или в музей. Лёнчик видел, что с другими детьми, с тем или иным отклонением, родители, наоборот, больше занимались, больше за них переживали. С матерью Лёнчика этого не произошло, она даже разговаривала с ним редко.
Писать она ему перестала через полгода его отсидки. Ее можно было понять, Лёнчик на письма ответил один раз, да и то тремя бездушными строчками — просил прислать посылку с едой. За первые два года он получил три посылки, затем прекратились и они.
…В гулком высоком здании аэропорта сосредоточенные люди ждали своей регистрации на самолет, молодая мамаша металась по зданию, таская за собой милиционера и истерично кричала: «Никита! Никита! Куда ты делся?» Ребенок стоял с открытым ртом у игровых автоматов и очень удивился, когда перед ним появилась заплаканная мать. Провожающие либо тоскливо ждали объявления рейса, либо нервно договаривали нерешенные проблемы. Все занимались своими делами.
Багажа у Лёнчика был один портфель в руках да плащ на плечах. Он снял плащ, повесив его на руку, провел рукой по рельефной вязке непривычно дорогого джемпера, поправил хвост длинных темно-рыжих волос и налегке вышел из здания аэропорта.
Таксист, увидев доставшегося ему пассажира, поздравил себя с удачным днем. Такому лощеному мужику, воспитанному небось в Англии, скажи любую сумму, и он без звука заплатит.
Лёнчик сидел во дворе своего дома, смотрел на окна, на деревья, на старые лавочки и суету на детской площадке. Прошло семь лет. В его квартире жили другие люди. Никаких приятных воспоминаний, ничто не дрогнуло в душе и в сердце. Он понял, что приехал зря.
На соседнюю лавочку сели двое молодых мужчин. Лёнчик узнал их сразу. Младший из них, коротконогий кругляш Жорик, хронический балагур по поводу и без, даже написал ему когда-то в зону письмо. Сейчас он, жизнерадостно хихикая, открывал бутылку дешевого пива, достав открывалку из джинсов, не стиранных года два.
Старший в компании, Артем, не толстый, но оплывший, никогда не отличался оптимизмом и сейчас сидел, мрачно глядя в землю перед собой. Одет он был лучше Жоры, но даже лысина его опущенной головы показывала, что его дела идут плохо.
Лёнчик достал из внутреннего кармана стопку фотографий, сделанных в Топи и подработанных лично им в фотошопе, стал их рассматривать, делая вид, что очень увлечен. Жора с Артемом пару раз взглянули на него, затем еще раз, приглядываясь. Лёнчик встал и подошел к их лавочке.
— Мужики, не поможете? Друг меня попросил проведать его мать, а в квартире чужие люди живут, — он кивнул на окна. — В пятнадцатой.
— Ты от Лёнчика, что ли?
— Да. Неделю назад откинулся. А вы что, знали его?
— А то! Дружили. Ты на него похож сильно. Только это… — Жора щелкнул пальцами, подбирая точное слово. — Ты повыше будешь, и морда у него глупее была.
— Нас в зоне братанами звали, у нас даже имена одинаковые. — Лёнчик протянул фотографии мужчинам. — Это мы как раз перед его гибелью фотографировались.
— Батюшки р?дные, — Жорик примял волосы рукой. — Похожи-то как, тудыт твою через колено.
Артем отнесся к фотографиям более сдержанно, его более интересовала суть.
— Так он что…
— Да, умер в прошлом году, от туберкулеза. Я его матери денег привез, вот теперь не знаю, что с ними делать.
Артем безнадежно махнул рукой.
— А уехала его мать в другой город. Замуж вышла, девочку на старости лет родила, да и уехала, чтобы ее Лёнчиком не попрекали.
— А деньги, — Жора аж поднялся от нетерпения, — надо пропить за упокой Лёнчика. Хороший православный обычай.
— Понимаю. — Лёнчик сделал серьезное лицо. — А где? Я даже в гостиницу не устроился, сразу сюда.
— Деньги-то есть? — весело уточнил Жорик.
— Деньги есть.