…Незнакомец потянул на себя круглую металлическую ручку, успевшие поржаветь за зиму петли протяжно заскрипели. «Чистый фа-диез минор», – подумал он и аккуратно прикрыл за собой высокую кованую калитку…
– Убили! Убили! – кричал выскочивший из особняка с колоннами мужичок. На его крик прибежал дворник и, усердно раздувая щеки, начал дуть в свисток, и через мгновенье ему уже вторила узнаваемая трель полицейского нейзильберового свистка. Народ стекался к известному в городе особняку. Лучше его был только губернаторский дом на Николаевском проспекте. Но и тот и другой – братья, оба с кариатидами. За это сходство его высокопревосходительство генерал-губернатор даже в суд на хозяина подал, да проиграл. Что поделаешь, новые времена настали – губернатор независимому суду не указ. Так изящные каменные фигуры на месте и остались.
Во дворе большого дома работал полицейский фотограф, то снимая, то набрасывая на голову накидку из черной ткани. Судебный врач ждал своей очереди. Ждали судебного следователя.
Под цветущим деревом абрикоса, на широкой скамье с узорчатой спинкой сидел покойник. Отброшенная выстрелом голова была откинута назад, глаза широко раскрыты и устремлены вверх. В виске зияла дыра. Правая рука плетью свисала вниз, левая покорно лежала на колене. Свежая кровь, на три аршина разбрызганная вокруг, источала терпкий, как запах ладана, дух.
Начальник сыскной полиции внимательно слушал бледного юношу, в то время как заместитель, согласно циркуляру, составлял протокол.
– Я зашел, а потом выстрел, смотрю, Яков Спиридонович на лавочке сидит, точно как сейчас. Я сразу не понял, в чем дело. Подошел поближе, разглядел, а потом со страху в дом… Там уже Демьян всполошился, выскочил, увидел хозяина мертвого и давай на помощь звать. Вот и все, – дрожащим голосом объяснял молодой человек.
– А скажи-ка мне, любезный, блокнотик-то этот так и лежал на лавочке? – слегка прищурив левый глаз, выспрашивал Поляничко.
– Как все было, так и есть, – пересохшими от волнения губами почти прошептал парень.
– А может, мил-человек, ты что-нибудь случайно взял? – допытывался Ефим Андреевич.
– Нет, ничего не брал. Я испугался и в дом, – начинающий педагог с трудом выдерживал пристальный взгляд полицейского, отворачивался и прятал глаза.
Калитка распахнулась, и в ней появились два господина. Первый, в темном костюме явно из дорогого английского сукна, в начищенных до блеска туфлях, огибая искусственный пруд по каменной извилистой дорожке, решительно направился в сторону начальника губернского сыска. За ним, не спеша, внимательно осматривая прогулочный дворик, выкидывая трость, шествовал одетый в темно-синий костюм мужчина среднего телосложения, с правильными, скорее европейскими чертами лица: прямо посаженный, слегка удлиненный нос, серые глаза и небольшой подбородок добавляли внешности присяжного поверенного черты аристократа. Слегка заметные мешки под глазами свидетельствовали о нездоровой привычке работать по ночам. Белоснежная сорочка выигрышно подчеркивала черный галстук.
– Вы что ж это, городовой, посторонних пропускаете! – вскочив из-за стола, гневно возмутился Каширин – вечный заместитель начальника сыска, и от того, что ждать ему заветной первой должности никак не меньше пяти лет, коротышка-полицейский был зол, сварлив и груб. Сильных духом людей уважал, но в душе люто ненавидел и при случае, пользуясь властью, старался их всячески унизить, поскольку сам был созданием слабым, впечатлительным и оттого ранимым.
– Это, Антон Филаретович, не посторонние, а уважаемые люди. Наш городской зодчий – Кусков Григорий Павлович с адвокатом Ардашевым. Рад вас, господа, приветствовать, да жаль, что при сих делах скорбных, – шагнул навстречу Поляничко.
Архитектор пожал протянутую сыщиком руку и остановился в нерешительности, явно шокированный трагической картиной. Затем чуть слышно произнес:
– Как же так, неужто Яков Спиридонович решил самолично с жизнью распрощаться?
– Увы, господа, я думаю, что ему в этом кто-то помог. Если бы он сам в себя стрелял, тогда бы пистолет или там ружье, скажем, должны были остаться на месте происшествия, а их, как видите, нет. Так что смертоубийством здесь попахивает, – поглаживая по привычке усы, заключил Ефим Андреевич.