— Пожалуй, не отмотает девка, — проговорил Аксен.
— Ну, не отмотает, так нечего делать, убытку немного, — молвила Маланья.
— Да вот, как ты говорила, — работница-то год от года.
— Ну, понадобится, так другую возьмем, этого добра много.
— Так-то так, — сказал Аксен и задумался. Подумав немного, он вздохнул и стал набивать трубку.
Ночью Дашка лежала смирно, только раза два принималась тихо стонать. Утром, со светом, она кончилась.
День, когда Дашку везти хоронить собрались, был праздничный. К Аксенову двору собралось много народа глядеть, как повезут покойницу. Аксен запряг молодую сытую лошадь в новую телегу, наклал сена и покрыл его рогожкой; потом он пошел в избу и вскоре, вместе с одним мужиком, вынес оттуда новую домовинку с телом Дашки, которую они поставили в телегу. За гробом вышла из избы Маланья. Она была сердитая и ни на кого не глядела. Подойдя к телеге, она положила в нее узелок с хлебом и сказала Аксену:
— Ну, трогай.
Аксен взялся за вожжи, народ закрестился, и многие вслух проговорили:
— Ну, дай Бог ей Царство Небесное, Рай Пресветлый.
Лошадь тронулась. Маланья пошла за телегой пешком, с кувшином в руке, в котором была кутья на помин Дашки. Ребятишки и взрослые помоложе отправились за ней.
— Бабушка, а бабушка, — спрашивал одну старуху мальчик лет четырех, сидевший у ней на руках, — куда это ее повезли-то?
— На погост, — отвечала старуха.
— Как нашу Аксютку?
— Да.
— А что ж по нашей Аксютке-то плакали, а по ней-то нет?
— Наша-то родная была, а это шпитонок, что по ней плакать, благо бог прибрал.
— А что это шпитонок, бабушка?
— Ну, много будешь знать, скоро состаришься, — сказала старуха и пошла прочь от Аксенова двора. Прочие, стоявшие тут, тоже стали расходиться.