Серый - цвет надежды

Отбыла я свои первые двенадцать суток - а как целая вечность. Все у нас за это время было: и бесконечная война за измерение температуры в камере, и холодные бессонные ночи, и озябшие мыши лезли нам в рукава и под юбки - погреться, и разговоры с соседями... Ерунда, что отекаем - глаза по утрам пальцами разлепляешь, ерунда, что озноб и голод - я еще молодая, и нигде мне не тошно, если я могу узнать что-то новое! Со всем зэковским старанием припрятан у меня клочок бумаги с записями по нашим тайным измерениям температуры. Вычерчена аккуратная табличка, и можно сравнить: реальная температура двенадцать градусов, официальная - двадцать шесть. Как так? А очень просто. Когда добились мы спиртового термометра вместо стрелочного - он тоже показал двенадцать градусов. Но опытная дежурнячка взяла его в руки, как малое дитя:

- Где же двенадцать градусов, женщины? Ну-кось погодите - разгляжу!

Мало ей было подогреть спиртовой столбик руками - она еще и подышала на шкалу, чтоб лучше видеть.

- Вот видите, двадцать шесть!

Так и записала - двадцать шесть, мы еще удивились, что до тридцати шести не догнала. Теперь же у меня драгоценные объективные данные: температура ночью - девять - одиннадцать. Это вам уже не личное восприятие голодного человека, в наш век убедительнее цифры. Температура в бане? Пожалуйста, те же одиннадцать. Ну и так далее. Прокурора эти цифры, пожалуй, не впечатлят, но мы ведь не для него стараемся. Наш крошечный термометр (разбившийся в конце концов) вранья не слышал и не понимал, запугать его было невозможно; нет, недаром он сидел с нами в ШИЗО, где и сложил свою геройскую голову... простите - пузырек спирта! День за днем, четыре раза в сутки, выводил он на чистую воду наших палачей, и сам не соображал, что самим этим фактом он осуществляет "подрыв и ослабление советской власти". Не зря нам на эту табличку прислали из прокуратуры ответ: "антисоветская клевета". Они так называли все, что им не нравилось...

Теперь я прощаюсь с Таней - ей еще осталось трое суток. Ох, не хочется мне оставлять ее одну... Вдвоем все же теплее; знаете ли вы, что у человека пятьдесят процентов энергии расходуется на тепловое излучение?

И еду красным зэковским вагоном домой, в зону. Вокруг галдит этап самое важное преимущество "гастролей" в ШИЗО. Если бы мне на каком-то этапе не удалось передать для "теневых адресатов" стихи и информацию - я бы решила, что зэки не зэки и конвой не конвой. Или уж у меня что-то с головой не в порядке... Был потом случай, когда парнишка-конвоир, которого я приглядела, отказался:

- Не положено!

Он это "не положено" еле шепнул - стриженый такой мальчишка, с открытым юношеским лицом. И я искренне изумилась:

- Ну, погибла Россия!

Отошел, как ошпаренный, в другой угол вагона и через полчаса вернулся и молча протянул руку. Я так же молча сунула ему наспех подписанный конверт, и мы еле-еле, одними глазами, улыбнулись друг другу. Нет, этап - это Божий подарок!

- Ага, - соображает кагебешник, составляющий реферат по моей книге для представления высшему начальству. - Значит, надо их не общими вагонами возить, а машинами, спецэтапом.

Соображай-соображай, мамин умник: спецэтапом-то нас везут тоже люди! Роботов на такое еще не придумали!

- Значит, не простых солдат надо, а своих, проверенных - к вам в конвой! - упорствует взмокший сотрудник государственной безопасности.

Да не напасетесь вы на всех - своих и проверенных! Вон уже ваши, проверенные, за границу уматывают и там читают лекции о вашей работе, попросив предварительно политического убежища! Пусть, конечно, это пока единицы, но со свежим подозрением осматриваете вы свои ряды - кто знает, что у кого на уме?

А главное - с каждым новым поколением - нас, незапуганных - все больше, и здесь ваша погибель! Сколько лет вы уповали на один только страх... "Слишком оптимистично", - подумает мой подпольный советский читатель, видавший виды. Может быть. Не знаю. Мне всегда казалось, однако, что оптимизм - дешевый суррогат веры, и никакой склонности к нему я не ощущаю. Вера - другое дело. Так прости, мой читатель, что я верю в тебя больше, чем ты сам!

Зато ты, наверное, не удивляешься тому, что, выходя из вагона в Барашеве, я увидела Наташу - ее взяли на этап. И, как я не без оснований предполагала - в ШИЗО. На четырнадцать суток. На полную мощность раскрутилась уже "мясорубка-83": прижать непокорную зону, чтобы пикнуть не смели! И тут уж не было запрещенных приемов: полуживая? Тем лучше! Теперь эта мясорубка органически переходит к цифре 84: Наташе встречать в ШИЗО Новый год. Все это я узнаю уже в зоне, а заодно знакомлюсь с новым человеком - Олей Матусевич.

Приехала она к нам вовсе не "со свободы", а после трех лет одесского лагеря. Первый срок она получила за членство в украинской Хельсинкской группе - никого из членов этой группы украинский КГБ на свободе не оставлял. Но вот отсидела свою "трешку", и командуют ей:

- Матусевич! На выход!