А оказывается, в зоне были женщины, отсидевшие раньше по 20–30 лет, а некоторые и побольше в других лагерях. Они из секты «истинно православных христиан» — тех еще, которые после мученической смерти патриарха Тихона официальную советскую Церковь православной не признали и новому патриарху, посаженному большевиками, не подчинились. Ушли в катакомбы, как первые христиане — христиане последние, верные убиенному патриарху и расстрелянной Церкви. Жить они жили в миру (кто б им позволил монастыри?), но с рядом ограничений: ни в каких официальных советских учреждениях не работали, советских денег и документов в руки не брали — мол, это все от сатаны. Подрабатывали частным порядком у добрых людей, а те платили им хлебом и одеждой, которая самим не нужна. Для государства они, конечно, были злостными нарушителями паспортного режима, уклоняющимися от трудовой повинности, да еще к тому же незарегистрированными верующими. Ясно при этом, что получали срок за сроком. А в лагерях, опять же, на работу не выходили.
Значит — не вылезали из карцеров. Сколько их умерло по лагерям никто, кроме КГБ, не знает. А некоторые выжили, вот из них-то и были наши «бабушки». Так их называли в зоне — в большинстве они были уже старые и больные. Для прочего зэковского населения и для охраны — на всех этапах и пересылках — были они «монашки». И нас потом по инерции так называли:
— Откуда едешь?
— С «тройки», с политической зоны.
— А-а, монашка, значит…
Запомнились им, видно, эти тихие, но упорные, вежливые женщины. Да и как не запомнить: нормальная зэчка, если что не так, изматерила бы с ног до головы, а эта:
— Прости тебя Бог, сынок!
Но даже освобождаясь после очередного срока, справку об освобождении в руки не возьмет. Так и уйдет без единой бумажки, на новый верный срок. И с ее точки зрения, это нормально: а как же, она за Господа страдает. А ненормальные как раз мы все — сатане покоряемся, и власти сатанинской только чтобы отстали и не мучили. А где ж это видано, чтоб сатана отстал? Он только пуще возьмется, дальше в душу влезет… Такая была и остается их логика. Некоторые из них еще живы, сидят по ссылкам. У наших «бабушек» некоторых уже и ссылка кончилась, но снова в зону они не приехали: таки отстал сатана, отчаялся. А другие еще сидят по лагерям — с ясными лицами, готовые умереть за Господа — нет чести выше.
— Сколько их, международный Красный Крест?
Молчат. Не знают, да и откуда же знать?
— Сколько их, Amnesty International?
Молчат. Тоже не знают.
— Сколько их, официальный советский патриарх Всея Руси Пимен?
Молчит. Но вполне может и не знать: «истинно православные» — не по его ведомству, так стоит ли беспокоиться?
— Сколько их, КГБ СССР?
Молчат. Эти-то знают, да не скажут.
А у нас в зоне они были, человек восемь, и последними из них досиживали баба Маня и баба Шура, потом и их отправили в ссылку. Баба Маня, по рассказам, была кроткая и ласковая. Увидит на листке букашку и радуется как это Господь все подробно устроил и до чего же всякое Божье творение красиво. Баба Шура была посуровее и время от времени «обличала». Выходила и говорила обитательницам зоны, что в грех они впадают регулярно — и телевизор смотрят, и некоторые курят, и о молитве забывают, безобразие! Обличала она, впрочем, не от склочности характера, а по обязанности, и не чаще, чем раз в два-три месяца. Объясняла это так:
— А вот спросит меня Господь: «Грешила ли?» Я, допустим, скажу: «Почти нет». — «А вокруг тебя грешили?» Я, значит, отвечу: «Да, грешили». «А куда же ты смотрела? — спросит Господь. — Что ж не обличала?» Вот и обличаю, мне иначе никак нельзя, уж простите Христа ради.