Серый туман

— Но у нас есть одна проблема – кадры! Кадры, которые, как известно, решают все. Вот потому-то мы и пытаемся привлечь на нашу сторону молодых, компетентных, честолюбивых людей, которые хотели бы поработать на благо общества, а заодно и на свое собственное. Нет-нет, — он замахал руками, — мы не торопимся, не требуем, чтобы вы давали нам ответ прямо сейчас. Более того, мы хотим сразу уточнить, что отказ никак не повлияет на вашу дальнейшую жизнь и карьеру, так что не надо себя насиловать. Зато согласие в перспективе обеспечит такой рост по службе!.. Мы дадим вам на размышление… ну, скажем, неделю. Вы спокойно подумайте, выясните обстановку… поговорите с вашим товарищем… в общем, решите, что вам делать. Потом мы с вами свяжемся.

Голова у Олега шла кругом. Он медленно встал из кресла, прошелся по комнате. Хмырь с коротышкой смотрели на него выжидающе. С улицы донесся визг мощного двигателя, сильно приглушенный стеклопакетами, и Олег осознал, что и раньше слышал его, только пропускал мимо сознания. Он подошел к по-прежнему глазеющему на улицу Пашке, машинально отдернул гардину и посмотрел наружу. На газоне во внутреннем дворе, куда выходило окно, на гравиподушке разворачивался бронетранспортер в серо-зеленых разводах. На броне сидели солдаты внутренних войск в касках и с автоматами. Из-под торчащих пластин гравиматриц во все стороны летела жидкая грязь с ошметками засохшей травы.

Олег повернулся к невысокому:

— Что здесь вообще происходит? О каких событиях вы все время говорите? Какого хрена вы меня уже полчаса мурыжите? — Он почти угрожающе двинулся к столу.

— Как, разве вы не знаете? — ненатурально удивился Хмырь. — Сегодня утром в Семеновском учебном комплексе произошли студенческие волнения. Внутренние войска вынужденно применили оружие, чтобы остановить, гм… распоясавшихся хулиганов. Есть жертвы. Канцелярия уже готовит проект указа о временном чрезвычайном положении в столице.

* * *

…студенческая толпа клубилась на открытом пространстве перед главным корпусом, возбужденная и злая, как роящийся пчелиный улей. Взмокший ректор метался перед ней, размахивая руками и неслышно крича – у мегафона села батарея, послать же за другой оказалось некого. Вахтер осторожно-любопытно выглядывал из-за тяжелых дубовых дверей, украшенной столетней пообтершейся резьбой, но на широкое каменное крыльцо выходить не рисковал. Проректор по воспитательной работе, которого ректор попытался прихватить с собой в качестве моральной поддержки, исчез где-то по дороге со второго этажа в вестибюль. Отдуваться приходилось в одиночку.

Ректор выходил к толпе уже второй раз. Но если в первый возле крыльца скромно отиралась группа человек в двадцать, то сейчас количество митингующих явно зашкалило за три сотни. Как такое могло произойти? Лучший вуз страны, огромный конкурс на поступление, бдящие комитеты Молстропа факультетов и групп, каленым железом выжигаемые намеки на свободомыслие – неужто все впустую? Неужели та группа папенькиных сыночков из филологического общества, вышвырнутая на днях за чтение запрещенных книжонок, имела такое огромное влияние на Семеновку?

Невозможно. Ректор знал, что детишки высокопоставленных дипломатов не только проходили по категории неприкасаемых, но и имели репутацию высокомерных снобов. Популярностью они точно не пользовались. Формально у них у всех имелись допуски в спехцраны, и обсуждать на своих посиделках изъятые книги они имели полное право. Но то же самое право отталкивало от них остальных студентов. Кружок оставался в изоляции, и самые крупные неприятности, какие могли ожидать ректора из-за их исключения, относились к категории родительского гнева. Но человек из Службы Общественных Дел заверил, что тем будет вовсе не до ректора, если их хоть чуточку заботит дальнейшая карьера.

И вот внезапно такое.

Над толпой поднялся криво намалеванный на большом листе фанеры лозунг. Что на нем написано, ректор не разобрал, поскольку тот оказался повернут к нему под углом, и на нем бликовало утреннее солнце, словно в насмешку прорезавшееся из-за тяжелых дождевых туч. Студенты ответили на появление плаката новым шквалом рева и свиста. Затем раздался резкий механический визг – очевидно, молодость в очередной раз одержала победу над опытом, раздобыв где-то собственный мегафон. Гомон немного поутих.

— Господа! Тише! — Толпа немного расступилась, оставив в центре пустого пространства встрепанного парня лет двадцати, с жидкой бородкой. — Слушайте меня! — Одной рукой парень держал микрофон, другой яростно размахивал в воздухе, как бы подкрепляя свои слова. Он показался ректору смутно знакомым. — Слушайте! — Шум почти стих. — Так продолжаться больше не может! Народное хозяйство страны в загоне! Власть захватили бюрократические кланы! Людям затыкают рот, а Народного Председателя держат в информационной блокаде! Наши товарищи, которых исключили на прошлой неделе! Всего лишь пытались рассуждать! О судьбах нашей страны! Но их предали и выбросили на улицу! Лучших представителей молодежи!