Сержант Каро

— Захватил я с собой, ясное дело, и документы этого обер-лейтенанта. Документы оказались очень важными. Из них мы узнали, что он был крупным шпионом, а мы и не подозревали…

— Ну, а дальше?

— Только увидела Мария лейтенанта, рванулась она к нему, чуть не задушила: «Предатель! Изменник! Вор!» Потом залилась слезами, безумным плачем. Ну, я и отошел от иуды, начал утешать девушку, приводить в чувство. Вдруг вижу, нет лейтенанта, улепетывает, будь он трижды проклят! Рассвирепевший, бросился я догонять подлюгу, догнал-таки и изо всех сил треснул его по башке. Это была моя ошибка: растянулся он от этого удара на земле и приказал долго жить. Мне пришлось отвечать: за самоличную расправу с изменником и шпионом повели меня к генералу.

«Ты получил задание добыть языка, а сам пошел искать капитана. Почему?» — спросил генерал. «Я должен был выполнить задание своей совести, товарищ генерал», — ответил я не раздумывая. Генерал вроде бы улыбнулся. «А что, разве твоя совесть твой командир?» — «Между моей совестью и совестью моих командиров разницы нет», — ответил я. Он опять вроде бы улыбнулся. «А почему ты убил его? Во-первых, он был нужен — мог бы выдать много секретов, во-вторых, самовольно убивать человека, кто бы он ни был, нельзя. На то правосудие существует». — «Во время войны, — отвечал я генералу, — не правосудие уничтожает врага, а мы, воины. Это во-первых. А во-вторых, я не хотел убивать этого выродка, просто был очень уж зол на него и, должно быть, со всего плеча ударил». — «Как же теперь поступить с тобой? Отдать тебя под суд?» — «Я убил врага, правда?» — спросил я. «Да», — ответил генерал. «Ну виданное ли это дело — судить человека, уничтожившего врага? Хотите правильно поступить со мной?» — «Конечно», — сказал генерал. «Тогда наградите меня орденом». При этих моих словах все захохотали. Потом генерал говорит: «А знаете, этот наш сержант — настоящий герой, хотя и немного недисциплинированный. К тому же императрица сказала…» — Сержант вскидывает на меня глаза: — А ну, вспомни-ка, земляк, как ту великую царицу, русскую императрицу, звали?

— Екатерина? — догадываюсь я.

— Верно, да хранит тебя бог. «Императрица Екатерина сказала, — ввернул генерал, — что победителей не судят…» Меня отпустили. И не только не наказали, но и орденом Красной Звезды наградили. Еще и сказали: «Товарищ сержант, если б ты не порешил того сукина сына, получил бы знатнее орден…» Поблагодарил я начальство и добавил, когда прощаться стал: «Я не ради наград воюю, я воюю за свою Родину».

— А потом? — спрашиваю я.

— Потом еще кое-что случилось, и хуже всего было то, что эта святая, хорошая девушка взяла и влюбилась в меня. Далась ей поганая моя морда! Ведь я человек семейный, у меня жена, дети. Встретится она со мной глазами, теряется вся, краснеет. А раз все же набралась смелости — призналась: люблю тебя, сержант, нравишься ты мне — и точка, а ты хочешь — люби, хочешь — не люби.

— А ты любишь ее?

— Я ее сестрой своей считаю, как сестру люблю. Что, не веришь?

— Нет, я тебе верю.

— Спасибо… Хорошо, что мы поговорили. Легче на душе стало. Ну, друг, я пойду посплю, ночью мне на охоту.

Каро уходит. Вдруг, словно по предписанию свыше, на передовой наступает тишина. Тишина такая гулкая и такая непривычная, что поначалу кажется, будто мы оглохли. Смолкает и дождь, и пасмурное небо нет-нет да и пытается улыбнуться. Где-то на западе солнце прорывает тучи, затем спешно отступает и вскоре показывается уже в другом месте. Земля обмылась — дождь лил весь день — и повеселела. Уцелевшие деревья, исполненные свежих сил, с детской беззаботностью раскачивают своими ветвями.

Спустя некоторое время посреди деревни появляются танки. Они проходят посреди деревни, и шум металла перекрывает все звуки тишины. Проходят танки. Их много. Они идут медленно, угрожающе лязгая гусеницами, швыряя комками грязи в избы.

Едва в отдалении рассеивается и затихает скрежет гусениц, как оживляется передовая линия. Со стороны садов доносятся короткие и резкие крики команды. Там, между стволами деревьев, виднеются холодные жерла тяжелых пушек, и немного погодя раздаются первые орудийные залпы. Начинается артиллерийская подготовка. На деревню находит удушливый дым пороха. Ответная неприятельская канонада вспыхивает незамедлительно. Дальнобойная артиллерия немцев обстреливает деревню и ее окрестности. Штабные покидают избы.

— В окопы! В окопы!

— Быстрее! Не задерживаться!

А узкие и неглубокие эти окопы почти до краев залиты дождевой водой и защитить никого не могут. Мария бежит за мной и Грицаем:

— Ребята, не оставляйте меня одну.

Рвутся снаряды, взметываются в воздух фонтаны земли и грязи. По-змеиному шипят и посвистывают осколки, ища оставшихся без убежища. Мы стоим в окопе, погрузившись по грудь в дождевую воду. А вода холодная, с илом. Не материмся — стесняемся Марии. Меж тем так и прет из нутра ругань, подбирается к горлу. Шутить, чтобы хоть чуточку легче стало, тоже никакой возможности — от страха челюсти сводит.

— Нам остается только квакать, — будто продолжает мою мысль Мария.