Сержант Каро

Сигнала еще нет, и прошло уже три часа, как началась артподготовка. Наша артиллерия — пушки, минометы, «катюши» — беспрерывно обстреливает позиции противника. Дымные столбы взрывающихся снарядов и мин заволокли все видимое пространство. Ураганный огонь лавой низвергается на врага, пожирает его технику и живую силу.

* * *

Солдаты молчат, не переговариваются. Грохот канонады не только оглушает людей, но и парализует у них способность говорить.

Сигнал к наступлению — красные ракеты.

— Наши танки подходят к линии огня, — сообщает Сергей.

Когда танки достигают наших окопов, красные ракеты взвиваются в небо, и огонь артиллерии переносится в глубину обороны противника.

Наступление начинается.

Солдаты, наконец-то дождавшиеся сигнала, выскакивают из своих окопов и устремляются вперед. Танки открывают огонь и развивают скорость. Тех, кто командует, уже никто не слышит, и теперь слово за солдатом: исход сражения отныне зависит лишь от него.

В самом начале наступления казалось, будто впереди уже нет ни одного живого немца. Но прошла минута, и вот загромыхали их противотанковые пушки, заработали пулеметы.

Линия наших пехотинцев изламывается, в цепочках солдат замешательство. Загорается один из наших головных танков. Из задней части машины валит черный густой дым. Солдаты припадают к земле, начинают окапываться. Открывается люковая крышка танка. Из люка высовывается голова танкиста; танкист, не успев выбраться наружу, тут же падает и, повиснув вниз головой, замирает. Спустя несколько минут пуля подкашивает и другого вышедшего наружу танкиста. Он скатывается с танка и распластывается на земле. Пытается спастись и третий член экипажа, тому не удается даже выйти из горящего стального гроба. Танк уже горит, как восковая свеча.

Через минуты две загорается еще один танк. Охваченная огнем, потерявшая управление машина делает отчаянные кругообразные движения, наводя страх не только на оказавшуюся поблизости цепь немцев, но и на наших солдат. Потом, движимая слепой ненавистью, она бросается вперед и с разгону натыкается на одинокое дерево. Дерево остается стоять, только, словно зеленые слезы, осыпается стайка сорвавшихся листьев, но из танка выбрызгивается бензин — его кровь, и брызги этой крови, превращаясь в огненные языки, обхватывают ствол дерева. Зеленый наряд дерева воспламеняется.

Вдруг танк шарахается в сторону и, продолжая свой гибельный путь, с бешеной скоростью устремляется к немецким окопам. Десяток снарядов, визжа и взвывая, вгрызаются в его уже и без того израненное тело. Но изувеченная, вся в смертельных пробоинах, машина еще не признает себя побежденной и, собрав последние силы, наваливается всей грудью на окоп противника.

Одинокое дерево, оставшееся позади танка, продолжает гореть.

Немцы обороняются с ожесточением. Нашим головным танкам никак не удается пробиться сквозь их огневые заслоны.

— Вперед! — Это кричат командиры стрелковых подразделений.

— От танков не отставать!

Но солдаты словно приросли к земле. С какой-то сверхъестественной, гипнотической силой земля притягивает их к себе. Командиры с трудом поднимают бойцов. Наша артиллерия, ни на минуту не умолкая, взметывает в воздух, возносит перед оборонительным рубежом противника башни смерти. Она не позволяет орудийным расчетам врага вести огонь.

— Вперед! В атаку!

Бойцы поднимаются. Короткие перебежки. Под прикрытием танков цепи соединяются в один поток, похожий на разлившуюся реку, и обрушиваются на позиции противника. Громоподобное «ура» перекрывает даже оглушительные басы артиллерии.

— Вперед!

Наши танки раздавливают вражескую оборону, расплющивают встречающиеся им преграды, подминают под себя отступающих в беспорядке, охваченных ужасом немцев. В разрыве порохового дыма видно, как наводчики нацеливают противотанковые пушки. Они подпускают наши танки на расстояние трех десятков метров и бьют по ним прямой наводкой. Несколько машин загорается. Уцелевшие с ходу протаранивают пушки, уничтожают и их команды. Оставшиеся в живых немцы сдаются в плен. Убитых много. Изуродованные лица… Почерневшие, почти обуглившиеся, разорванные снарядами и минами тела…

— Победа!

И в эту минуту, когда в воздухе отдаются уже последние выстрелы, вдруг подле меня объявляется Каро.

— Земляк, брат мой! — крепко обнимает он меня. — Вот здорово! Вот хорошо, что ты жив остался! Ну и везет же мне, ей-богу!

Каро смотрит мне в глаза. В пристальном его взгляде столько нежности, и умиления, и радости… Он быстро-быстро мигает и то и дело щурится, словно не верит, что я цел и невредим. А я от этой его человеческой радости как-то опешил, онемел. Бог мой, какое это чудо, что я продолжаю жить! И действительно, как это хорошо, что я еще существую и что это так радует сержанта Каро!

— Каро-джан, а где ты был все это время?

— Я-то что! Я все о тебе беспокоился.

— Обо мне?