Сержант милиции (Часть 2)

Ломджавая носил черную шляпу. Туз третий год подряд ходил в лоснящемся кожаном картузе с пуговкой на макушке. У Ломджавая было около десятка галстуков, у Туза - всего-навсего один, дежурный, в косую полоску. Из Грузии Ломджавая частенько с многочисленными родственниками, приезжающими в Москву, присылали бурдюки с вином и ящики с фруктами. Туз, кроме солдатского вещмешка с крепким самосадом да доброго куска соленого сала, ничего другого из дома не привозил и вполне обходился на стипендию.

На спинке стула, стоявшего рядом с койкой Туза, висела аккуратно расправленная, выцветшая военная гимнастерка. На правой стороне ее, чуть повыше клапана карманчика, темнели две одинаковые узкие полоски: когда-то на этом месте были нашиты две ленточки - желтая и красная. Два ранения: легкое под Речицей и тяжелое - под Варшавой. Об этом Алексей узнал случайно, когда однажды в ноябрьские праздники выпили с Тузом и разоткровенничались. Несмотря на то что Туз был старше Алексея на шесть лет, он никогда не показывал своего старшинства, не кичился своим положением: он был членом факультетского партийного бюро.

На спинке стула Ломджавая висела шелковая белая тенниска и яркий галстук, привезенный, по его словам, из Чехословакии одним из знакомых. Раскрытая пачка "Казбека" на тумбочке и кисет с махоркой на стуле в первый раз заставили Алексея по-новому взглянуть на разницу в условиях жизни Туза и Ломджавая.

Рядом с койкой Алексея - голова к голове - стояла койка Ивана Коврова, парня из-под Воронежа, прозванного "крепостным" за то, что тот во время ночных споров по философии или праву, вскакивал с постели и, размахивая длинными руками, шлепал босыми ногами по полу. В коротких трусах и длинной, до колен, холщовой ночной рубашке, из-под которой не было видно трусов, он в эти минуты действительно напоминал парубка простолюдина времен опричнины. Теперь он лежал с таким недовольным выражением лица, будто, засыпая, так и не доказал, что Гегель гений и что все-таки наши философы не до конца оценивают его величайший вклад в науку.

За гардеробом, отгороженная большой географической картой - это местечко называли "котушком", - стояла койка Бориса Кайдалова. Он сладко всхрапывал. Высокий и тонкий, с девичьим голоском, по характеру женственный и нежный, он был любимцем комнаты за свою безукоризненную честность. Прозванный Ковровым "человеком в клетке" за обособленное положение в комнате, он, нежно улыбаясь в ответ, окрестил того однажды "крепостным" и эту кличку припечатал ему на все годы учебы. Борис всегда улыбался. Улыбался даже, когда Туз отчитывал его за слабохарактерность, и за то, что ему, как бывшему гвардейскому лейтенанту-танкисту, имеющему два боевых ордена, не к лицу попадать под башмак девушке с биологического факультета, о которой ходили не очень лестные слухи. В самые критические минуты гнева Борис мог только сказать: "Ну как тебе не стыдно!" или "Ну и ладно, подумаешь..." Но даже и за эту бесхарактерность его любили.

С товарищами по комнате Алексей сжился, знал слабости каждого и ценил достоинства. Перед Тузом он втайне преклонялся: умен, честен и прям. С таким можно пойти в разведку, такому можно рассказать тайну сердца.

Случайно взгляд его остановился на вешалке, где рядом висели черная, заломленная на новейший манер шляпа Ломджавая и местами облупившийся, кажущийся в рассветный час серым, кожаный картуз Туза. Кожаный картуз... Чем-то напоминал он Алексею картузы погибших красногвардейцев.

Алексей посмотрел на Ломджавая. Тот лежал на спине и дышал бесшумно, точно к чему-то прислушиваясь. Казалось, что и во сне какой-то особый незасыпающий центр его мозга неустанно работал, заботясь о том, чтобы не взъерошились тонкие, как стрелки, красивые черные усики.

Алексей потихоньку достал из папки лист бумаги. Стало уже так светло, что можно было писать без электричества. Он просидел около получаса. А когда из открытых окон послышались звонки первых трамваев и дворники зашаркали метлами по мостовой, он повесил на двери гардероба лист, на котором жирными буквами было выведено:

Посмотрю я на вешалку ржавую,

И бросаются мне в глаза:

Меньшевистская шляпа Ломджавая,

Большевистский картуз Туза...

Засыпая, Алексей слышал, как за окном на тополях кричали вспугнутые грачи, и крик этот унес его на пашню... За трактором тянулся многолемешный плуг, а по черным, отливающим нефтяной масленичностью, бороздам, выискивая свежих червей, важно расхаживали грачи...

8

До милиции было не больше десяти минут ходьбы. Мысленно сочиняя предстоящий разговор с начальником паспортного стола, Наташа не заметила, как поднялась на второй этаж и постучалась в дверь, на которой висела табличка: "Начальник паспортного стола лейтенант А. И. Севрюков".

Лейтенант был неумолим. Его вежливый и несколько насмешливый тон раздражал Наташу. Она возмущалась:

- Это же формализм! Вы понимаете - формализм. Я прихожу второй раз - и бесполезно.