Сержант-очки

Нет, взгляд он, все же, иногда отрывал, чтобы посмотреть в окно, довольно отрешенно, обвести им вокруг себя, слегка недоуменно и немного испуганно, а затем снова продолжить сеанс. Да и правой рукой он, все же, пробовал, время от времени совершать какие-то манипуляции с иголкой и вдетой в нее короткой ниткой, но от этого ему, очевидно, становилось страшно, и он снова опускал безвольно руку. Да что там ему, даже мне было страшно смотреть, когда он пытался сделать что-то с иголкой! Выглядело это так, словно он намеренно занимался одновременно и членовредительством, и порчей казенного имущества. И хотя наблюдать за ним было занятно, у меня самого было дело, требующее сосредоточения, поэтому я снова склонился над своей шинелью и погрузился в работу. Однако спустя какое-то время меня осторожно тронули за плечо. Я вздрогнул от неожиданности. Это был тот самый портной-гипнотизер. Он подошел неслышно. Пусть даже и на фоне общего шума ротного помещения, с топотом ног, гулом голосов и выкриком команд дневальным, подойти бесшумно в кирзовых сапогах было не просто. А он подошел. Он, как оказалось впоследствии, именно так и ходил: неловко, ссутулившись, на полусогнутых ногах, ступая с пятки на носок, словно бы перекатываясь, но, при этом, не подволакивая ног, и от того почти бесшумно. Словно бы боялся вспугнуть невидимых птиц, вокруг себя. Звали его Никита Поджидаев. В часть он прибыл с командой из славного революционного города Ленинграда, за три дня до нас. Команда эта тоже оказалась славной. Хотя бы тот факт, что за нею лично ездил командир роты майор Денисов, уже был примечателен. Прославилась она у нас в роте и людьми, которые ее составляли. Один Никитка чего стоил!

На фоне остальных ребят Никитку выделяла, прежде всего, внешность. Фигуру он имел абсолютно не мужскую: широкие бедра, узкие плечи, длинная девичья шея. Взгляд его темно-карих, обрамленных длинными ресницами глаз, был глубок, мягок и наивен. Кожа бледная, почти белая. Голосом он, однако, обладал вполне мужским, хоть и интонации были такими же мягкими и немного просительными. Кроме того, растительность на его инфантильном лице давала понять, что мужское начало в нем все же преобладало. Многим оставалось лишь позавидовать мягкой изящной бородке и усикам, которыми он обрастал буквально за несколько дней, если сержанты не заставляли его вовремя бриться.

Так неслышно он подошел ко мне, осторожно тронул за плечо и негромко спросил: «Извините, у вас не найдется еще одной иголки, а то моя почему-то сломалась?»

Приглядевшись к нему вблизи и подивишись его внешности, иголку я ему, конечно, дал. Благо, у меня с собой из дому было прихвачено их несколько. Но не прошло и часу, как Никитка подошел ко мне снова и попросил еще одну иголку, так как ту, что я ему дал, он также благополучно сломал. К концу дня, когда я закончил подшивать шинель, у меня оставалось две иголки. Остальные были переломаны Никиткой. Он сломал бы и эти, дай я их ему, но дать их ему я уже не мог. Две иголки солдату полагалось иметь по уставу: одна иголка с черной ниткой, другая – с белой. Об этом сержанты проинформировали нас на первом же утреннем осмотре и показали, как нужно хранить их за козырьком солдатской шапки-ушанки. Тогда Никитка пошел выпрашивать иголки у других ребят, сидящих в кубриках других взводов, что было для него, очевидно, делом уже привычным.

В общем, Никитка Поджидаев умудрился переломать иголки почти у всей роты, но так и оставался неподшитым в течение двух с лишним недель, до тех пор, пока на принятие присяги не приехала его мать (причем приехала она за несколько дней) и не пришила Никитке все что положено и как положено. Для этого Никитку отпускали в жилую часть военного городка, где мать его сняла комнату в квартире одного из домов офицерского состава (ДОС).